— А может быть, не очень, если он дает уроки в пользовании отмычками.
— Я имею в виду, что его имя — Рам[15].
— О, и как же его зовут?
— Черт побери! Его зовут Рам.
— Ох, извините.
— Но он не любит это имя, особенно теперь, когда стал абсолютным трезвенником.
— И как же тогда его называть?
— Я зову его Билл, — ответил Уимзи, и в это время такси подкатило ко входу в узкий двор. — А когда он был на вершине своей карьеры, его называли Отчаянным Биллом. Он был величайшим специалистом.
Расплатившись с таксистом, который, очевидно, принимал их за сотрудников благотворительной организации, пока не увидел своих чаевых, и теперь был в растерянности, Уимзи направил свою спутницу вдоль грязного переулка. В дальнем его конце стоял маленький дом, из освещенных окон которого лились громкие звуки хорового пения, поддерживаемые фисгармонией и другими инструментами.
— Бог мой! — сказал Уимзи. — Мы попали прямо на собрание. Ничего не поделаешь. Сюда, пожалуйста.
Постояв на крыльце, покуда возгласы «Слава, слава, слава!» не сменились пылкими звуками молитв, он сильно постучал в дверь. Тотчас же маленькая девочка высунула из двери голову и, увидев лорда Питера, издала резкий вопль восторга.
— Привет, Эсмеральда Гиацинт! — сказал Уимзи. — Отец дома?
— Да, сэр, пожалуйста, сэр, он будет очень рад, пожалуйста, заходите, сэр, и — о! Пожалуйста!
— Ну что?
— Пожалуйста, сэр, вы не споете «Назарет»?
— Нет, я не спою «Назарет» ни в коем случае, Эсмеральда; я очень удивлен твоей просьбой.
— Папа говорит, что это не мирская песня, и вы ее так чудесно поете, — сказала Эсмеральда, и уголки ее губ опустились.
Уимзи закрыл лицо ладонями.
— Вот что получается, когда однажды сделаешь глупость, — сказал он. — Глупости не забываются. Я не обещаю, Эсмеральда, но мы посмотрим. Я хотел поговорить по делу с твоим отцом, когда собрание закончится.
Девочка кивнула; молящийся голос в комнате умолк, послышались возгласы «Аллилуйя!», и Эсмеральда распахнула дверь и громко объявила:
— Пришли мистер Питер и леди!
Комната была маленькая, в ней собралось много людей, и было очень жарко. В одном углу стояла фисгармония, ее окружили музыканты с разными инструментами. Посреди комнаты у стола, покрытого красной скатертью, стоял полный, коренастый мужчина с бульдожьим лицом. В руке у него была книга, и, по-видимому, он готов был объявить пение гимна, но, завидев Уимзи с мисс Мерчисон, подошел к ним и сердечно протянул навстречу свои большие руки.
— Приветствуем каждого и приветствуем всех! — воскликнул он. — Братья, вот дорогой наш брат и сестра во Христе, сбежавшие от богатой и беспорядочной жизни Уэст-Энда, чтобы присоединиться к нам в пении Песен Сиона. Давайте же споем и вознесем хвалу. Аллилуйя! Мы знаем, что многие придут с Востока и Запада и воссядут у Господа за пиршественном столом, тогда как многие, считающие себя избранными, будут отвергнуты и низринуты в темноту. Поэтому не будем говорить, что вот у этого мужчины блестящий монокль, и поэтому он не является избранным сосудом, или вот эта женщина носит бриллиантовое колье или ездит в «роллс-ройсе», и поэтому она не будет носить белых одежд и золотой короны в Новом Иерусалиме, или вот эти люди на «Голубом экспрессе» едут на Ривьеру, поэтому они не увидят отражения своих золотых корон в реке с Водой Жизни. Мы иногда слышим такие разговоры в Гайд-парке по воскресеньям, но это дурно и глупо, потому что ведет к ссорам и к зависти, а не к милосердию. Все мы заблудшие овцы, и я могу это утверждать, ведь я сам был нечестивым грешником, но этот джентльмен положил мне на плечо руку как раз тогда, когда я взламывал его сейф, и он был инструментом в Божьих руках, он помог мне свернуть с той широкой дороги, которая ведет к гибели. О, братья, каким счастливым был для меня этот день! Какой поток благословения излился на меня милостью Божьей! Давайте же соединимся сейчас и возблагодарим Господа за его милость пением гимна номер сто два. Эсмеральда, дай нашим дорогим гостям книгу гимнов.