Какая ж ты, к чертям, буфетчица, ерничал Дейнека…
Другая строчка Инкиного характера, несомненно связанная непостижимым образом с ее худобой, называлась любопытством. Это подростковое любопытство, приводившее Дейнеку в сердитое недоумение, а в итоге обернувшееся наследством. С какой такой зубастой усмешки Провидения Инна потащила его тогда в чистенький костел с алебастровым Иисусом, демонстрирующим аккуратные красно-чернильные подтеки на ладонях… Именно в пустой вечер, когда не то что в храме, но и в булочной все симптомы конца эпохи и света налицо. Разумеется, Дейнека прятал свои истерики, а Инна, желая спасти затухающую прогулку, выдумывала все новые и новые далекие маршруты. Слава тем временем бредил жирным борщом и приличным фильмом не про любовь, но он молча нес свой крест или крестик на тот момент. Он ведь задумал жениться…
И не женился, потому что Инна угодила прямо в историю Жизели. В царство вилисов, невест, умерших до свадьбы. Даже если свадьбы не намечалось — все до тридцати лет невесты, и добро пожаловать в суверенную провинцию Царства мертвых. В тот день в храме лежал одинокий мертвец.
Дейнека с досады счел это дурным знаком. Инна всего лишь заострила взгляд и ринулась к гробу. В действительности она под медленные хлопки своих каблуков нерешительно двигалась куда-то в сторону, все больше удаляясь от Дейнеки. Но тому, желавшему удрать от могильного ветерка, казалось, что Инна едва ли не бежит к покойнику и стремительно сходит с ума. Их окружала окутанная ладаном и по-церковному скупая на жизнь тишина.
Церкви смерть только на руку. Что бы она делала без смерти, без этого бесспорного доказательства в пользу Господа. Смерть — великое торжество. А Инна, как выяснилось, в созвучье здешним правилам верила, что без молитвы не уходят. Что усопшему в радость любое внимание. Даже постороннее. Даже таких сомнительных посторонних, как они двое. Даже иноверцев и нехристей.
И еще Инна совсем забыла, что в одном из тысячи, а может, и из миллиона случаев неприлично везет. Не ей. Просто столько уж отпущено миру на лотерейные удачи. Или — на итальянских покойников, не имеющих наследников, но зато наживших до черта всего остального. Это уже сейчас Дейнека мучился неуютной галлюцинацией, будто «все было нарочно подстроено»… Чересчур уж невзначай эта барышня потащила Славу в костел и помолилась за душу преставившегося богача, и — самое подозрительное — записалась в какую-то церковно-приходскую книгу (Бог там этих католиков разберет). И зачем-то приплела еще Славу. Он пихал ее в бок, вяло борясь за истину: мол, я-то ни при чем. И вообще некрещеный, и бить челом тут не собираюсь, и хватит дурака валять, дедуле уже ничего не поможет. А более всего Дейнеку коробило канцелярское приложение к ритуалу, и он бы непременно выпихнул Инну отсюда, если б не боялся вторгнуться грубым жестом в здешний инородный покой. А Инна сопела и упорствовала… Она вообще обожала всякую писанину: без конца обводить любимые фильмы в программке на будущую неделю, перечитывать помутневшие новогодние открытки десятилетней давности, вычеркивать дурные дни в календаре. Написанному она верила охотней…