«Понятно, — настороженно бормотала Соня. — Только не нервничай так. Я же без задней мысли…»
Но Елизавета Юрьевна нервничала. Потому как на самом деле боялась. Иногда. И потому что Соня не бывает без задней мысли. Не по злому умыслу — такой родилась. И в этом они с Леней Габе удивительно сочетались: как встретятся — не то чтобы кости ближнему промоют, а танками по нему проедутся. А потом жалеют, плачут в кулачок, бегут выручать, руку протягивать. Только рука дрожит и норовит ослабить пальцы.
Так они осчастливили Наташу. Соня читала Юнису вводную лекцию об искусстве, исподволь посвященную тому, что Юнис — тупица. Соня искренне верила в то, что Наташа будет спасена от эстонского ига. В итоге Юнис залепил Наташе оплеуху и пошел читать перед сном старенького «эстонского» Монтеня, которого мусолил с незапамятных времен. Наташа долго пребывала в недоумении, за что ей-то досталось, она вроде помалкивала в другой комнате. Грустно было…
Глава 10
Имея — хранить, потерявши — не плакать. Запоздалая больничная мудрость
Рита валялась в джинсах на белоснежной койке и пускала мысли на самотек. О том, что в тисках случайностей плетется мудрый узор неслучайного; и кто-то уже заикался о том, что люди выбирают друг друга по болезням, обладая удивительным чутьем по этой части. Но не по тем болезням, любая из которых по сути — шаг к смерти, а по тем, что, напротив, внезапные причуды жизни. И козыри упали так, что нынешний сифилис явно возрождал светлые силы души. Рита полюбила больничного профессора. Под капельницами пребываешь в состоянии мнимого семнадцатилетия, то есть причастия скорее страдательного, чем действительного: тебе вкалывают, на тебя смотрят, тебя осматривают и вообще играют с тобой, как с анатомической моделькой, желая оправдать модные теории и положить в карман лишнюю бумажку. А уж потом ты можешь обидеться. Или возблагодарить. Точно по этим нотам истероидные девочки разыгрывают первую влюбленность — сначала с ними что-то делается, что-то их мучает, волнует и восхищает, а потом это «что-то изнутри» вылезает, как экскремент, и, в сущности, все. Тогда они обижаются и становятся немного феминистками. На недельку, на две… Или, напротив, радуются, что легко отделались. Вопреки здравому смыслу в этом переплете есть много чего приятного, и Рита вспомнила это — вспомнила, как хочется иной раз выдать свою нерасторопность за чужую сноровку, за чей-то умысел, не важно — злодейский или благой. Впрочем, редко можно провести черно-белую грань между праведным и лукавым, ибо человек часто не знает, чего хочет; и уважаемый бородач профессор вряд ли смог бы вразумительно и четко сказать, чего он добивался подмигиваниями и разговорчиками с сифилитической пациенткой. Желанный результат очерчен весьма туманно и условно, в жизни всегда есть нечто от алхимии — женская работа и детская игра, — а уж что получится, то и получится, просто потому, что на полпути можно найти то, чего ждал лишь в завершении, и можно запутаться в широте и долготе и считать заветный материк Индией, а не Америкой — не в букве суть. Земля вертится хитрым образом, и то, что мнишь поиметь при удобном случае, получаешь только потом и содранными локтями, и, напротив, в серенький четверг выплывает то, на что вознамерился потратить годы; хотя лучше и не тратить ночи на эти раздумья, а получать все что угодно, лишь бы в жилу. Выдавать действительное за желаемое.