И тем не менее приятно, пусть даже — и некстати, и смешно. Не хватало Елизавете женской фантазии, женской хватки или женских толкований, всего женского, а может, все из-за гормонов. А то бы возгордилась, приосанилась, все-таки замуж позвали нежданно-негаданно. Ведь хотя бы чуточку это правда или целиком — правда, сплошная большая и толстая правда. Елизавета же толковала любое внимание к себе как недоразумение, будто жила эдакой букашкой в мире гигантов. Почему, почему?! Да вот потому что. Будто служанка среди господ… Размечтаться-то можно до золотого трона, до выкрутасов Клеопатры, до Беатриче, до Сони, в конце концов, у которой всегда была готова небылица про «бэль э гранд пассьон»… А на деле — горькая пилюля в зубах. Это нужно помнить и не расслабляться. Так нехитро, по-солдатски разумела Елизавета Юрьевна, будто и не бывает наяву сладостей и маленьких сюрпризов, будто и улыбается она только во сне, будто и полюбить ее, такую чернавку, никак нельзя…
Ограды блестели, как губы. Кинематографичные губы в темноте. Не то чтобы дождь, но какая-то слезливость во всем, предтеча ужаса земного — осенней ночи бесприютной. Трех-четырехмесячной ночи с темнотой в подъездах, со скользкими площадями и битыми телефонными будками, в которых не дождешься ни ответа, ни привета. А ответ нужен позарез — не подыхать же в это проклятое время года, не спрятавшись под крышу, под крылышко доброй птицы — какой-нибудь.
С домом было все в порядке, ибо его не было. Но были чужие дома. Соня однажды затронула эту больную струнку. Она осторожно завернула пассаж о том, что, мол, так можно и до сорока лет скитаться в свободном полете, без пристанища, без средств и без семейства, наконец. И многих это сгубило и сломало, и вернулись они, несолоно хлебавши, в родную глубинку, и пусты были их глаза… «А ты не боишься, — с неуместной прохладцей спрашивала она Елизавету, закутавшую свой цистит шалью и глотавшую просроченные антибиотики, — что тебя ждет та же участь?..» — «Не боюсь», — зло отвечала свирепевшая страдалица Елизавета Юрьевна. «Почему? — вопрошала раззадорившаяся Соня. — Все так говорят, все думают, что они особенные, думают, что у них гарантия…»
«Слушай, Сонь, вот, допустим, ты едешь в поезде… задружилась с соседями, пьешь с ними водку… гипотетическую водку, на самом деле — все что угодно… пьешь, закусываешь, болтаешь. И не боишься, что поезд сойдет с рельс. А ведь никто не дал тебе гарантии, что именно этот поезд под откос не полетит. Всегда существует хотя бы крошечная вероятность катастрофы, но ты-то о ней не думаешь, когда пьешь водку, черт подери. Вот и я не боюсь не из-за каких-то дурацких гарантий, а просто не боюсь, и все. Понятно?!»