А Гиммлер появился в зоне, на прежнем месте, приблизительно через месяц. Осунувшийся, с чёрными глазницами, ещё более безмолвный. И зловещий. Так мне показалось.
На замызганных погонах его чёрного полушубка осталось лишь по три звездочки, а на местах отколупнутых желтели светлые пятнышки.
Однажды морем я плыла…
Однажды морем я плыла
На пароходе том,
Погода чудная была.
И вдруг начался шторм.
Припев:
Ай, ай, в глазах туман,
Кружится голова…
Едва стою я на ногах,
Но я ведь не пьяна.
А капитан приветлив был,
В каюту пригласил,
Налил шампанского бокал
И выпить предложил.
Припев.
Бокал я выпила до дна,
В каюте прилегла,
И то, что с детства берегла,
Ему я отдала.
Припев.
А через год родился сын,
Морской волны буян.
И кто же в этом виноват?
Конечно, капитан.
Припев.
С тех пор прошло немало лет,
Как морем я плыла,
А как увижу пароход —
Кружится голова.
Припев.
Умейте жить! Умейте пить!
И всё от жизни брать!
Ведь всё равно когда-нибудь
Придётся умирать!
Припев:
Ай, ай, в глазах туман,
Кружится голова.
Едва стою я на ногах…
И всё же я пьяна.
1952, февраль
— Кто тут будет Комик? — спросил я, подойдя к указанной бригадиром вагонке.
— Я — Комик, — отозвался писклявым голоском не совсем русский на вид тщедушный мужичок, не отрываясь от рукоделия. Он шустро вязал на спицах рукавицу. Рядом, на соседнем голом щите, лежали клубочки шерстяных ниток и не до конца распущенная дырявая перчатка. Мужичок с нерусскими чертами лица, он смахивал на азиата, сидел, сложив ноги калачиком, и прихлёбывал чифир из кружки. Рядом стояла дочерна закопчённая консервная банка с прикрученной к ней проволочной рукоятью.
Необычное занятие мужичка меня озадачило: не петух[208] ли? Уж слишком женским делом занимается.
— Бригадир к вам в напарники определил. Я — с камкарьера.
— Ладно, ладно, — слегка улыбнулся Комик. — Устраивайся.
— А почему вас Комиком зовут, — прямо спросил я.
— Потому что я Комик. Родился Комиком, — последовал не совсем ясный ответ. Тем более что ничего шутовского в поведении моего нового знакомого я не заметил. Но улыбка у мужичка, а ему, верно, перевалило за сорок, была хорошей, застенчивой, что меня успокоило.
— Занимай, — указал он на пустой щит. — Я своё приданое уберу.
И он сложил клубки в мешочек, завязал его. Хозяйственный мужичок! И штаны у него аккуратно залатаны на коленках. И носки вязаные, тёплые, обшиты на подошве брезентухой. И куртка стираная, незасаленная, с заштопанными обшлагами. Словом, обихоженный.
— Чайку хлебнёшь? — приветливо предложил он.
— Спасибо.
— А чево так? Негоже от угощения отказываться.
— Тошнит от чифира. Душа не принимает.