— Там… было очень страшно?
Он закрыл глаза. Ему не хотелось возвращаться мыслями туда — но ради Линдси он готов был ненадолго это сделать.
— Да, — сказал он, наконец. — Я ведь сел в восемнадцать. Единственное, что меня спасло, был мой сокамерник, Гленн. Он был старше, за сорок. Он сидел уже давно, но он был хорошим человеком, хорошим другом. Он научил меня, как держать себя, чтобы выжить в тюремной среде. Мне… пришлось научиться быть страшным. Ты… либо пугаешь других, либо боишься сам, понимаешь?
Она кивнула, хотя Роб усомнился в том, что она действительно понимает.
— Это стоило мне срока. Меня не освободили досрочно из-за плохого поведения. Но комиссия по досрочному освобождению не могла знать, что мне пришлось быть таким, чтобы держаться, чтобы меня не трогали. Мне пришлось надеть такую маску. Она меня оберегала.
Он заметил, как она судорожно сглотнула, почувствовал, как ее накрыла волна страха. Неужели она прежде об этом не задумывалась? Теперь она явно думала именно об этом.
— Значит, тебя не… э…
— Не насиловали? — Роб прикусил губу и покачал головой. — Нет. Вот для этого и надо было вести себя так, чтобы тебя боялись.
Он знал парней, с которыми это случилось. Даже сейчас думать об этом было невыносимо. Он посмотрел ей в глаза.
— В тюрьме происходит много дерьма, Эбби, но я уцелел. Больше тебе ничего знать не надо. И если ты не против, я хотел бы больше об этом не говорить.
Она решительно кивнула и сказала:
— Извини. Мне не хотелось заставлять тебя об этом думать.
Он придвинулся ближе, чтобы ее поцеловать.
— Ничего страшного. Это моя жизнь. Мне надо с этим справляться.
— Ты по-прежнему дружишь с Гленном?
Он вздохнул. Гленн. В том Богом забытом месте это было единственное, по чему он по-настоящему скучал.
— Он отбывал долгий срок, и если не случилось чуда; то сидит и сейчас. Когда я выходил, то сказал, что буду ему писать, но он велел мне этого не делать. Сказал, что это только заставит его слишком много думать о том, каково быть на воле. И я не писал.
— А что ты делал, когда вышел? Почему ты столько переезжал — и почему не вернулся домой?
Дом. Для него это было чуждым понятием. Лосиный Ручей начал казаться ему домом — наконец-то. Гораздо лучшим домом, чем все, что у него было раньше.
— Незачем было возвращаться, — сказал он после долгой паузы.
— А родители? — спросила она, удивленно подняв брови. — Родня?
Ему неприятно было говорить ей об этом, потому что он знал: ее родные Линдси любят, так что она вряд ли поймет.
— Мои мама и папа пришли ко мне в тюрьму всего один раз, когда меня только посадили. Но даже тогда я чувствовал, что это только по обязанности. Я больше о них не слышал.