Новость вызвала немалый переполох. За десять дней мы успели привыкнуть к жизни в Слуцке, а самое главное, к странной, но обильной здешней еде, которую никому не хотелось менять неизвестно на что. Кроме того, семьдесят километров — это слишком; никто из нас не был физически готов к такому длинному переходу, да и обувь у большинства была малоподходящей. Мы тщетно пытались добиться у русского командования более подробной информации, но нам удалось лишь узнать, что отправка назначена на утро двадцатого июля, и окончательно убедиться, что русское командование в полном смысле слова — пустое место.
Утром двадцатого июля мы собрались толпой на площади, точно многочисленный цыганский табор. В последний момент выяснилось, что между Слуцком и Старыми Дорогами существует железнодорожная ветка, но поездом едут только женщины с детьми, как обычно, блатные и те, кто похитрей. Впрочем, чтобы перехитрить русскую бюрократию, распоряжавшуюся нашими судьбами, большого ума не требовалось, правда, тогда не все еще это понимали.
В десять дали приказ к отправке, но тут же отменили. Это повторялось не один раз, в результате мы вышли в двенадцать на пустой желудок.
Слуцк и Старые Дороги находятся на шоссе, соединяющем Москву с Варшавой, но после войны оно оказалось в плачевном состоянии: обе грунтовые обочины изрыты лошадиными копытами, а центральная, некогда заасфальтированная, полоса повреждена взрывами и гусеницами настолько, что мало чем отличалась от обочин. Шоссе проходило по широкой равнине, почти свободной от населенных пунктов, поэтому оно было абсолютно прямым. Между Слуцком и Старыми Дорогами нам встретился только один поворот, да и тот был едва заметен.
Мы вышли из Слуцка в приподнятом настроении: погода стояла великолепная, мы успели за десять дней отъесться, нас манила перспектива пройтись пешком по земле этой легендарной страны, увидеть своими глазами болота Припяти. Но очень скоро наш энтузиазм улетучился.
Ни по одной стране Европы, я думаю, нельзя идти десять часов подряд с ощущением, будто ты, как в кошмарном сне, стоишь на месте. Такое ощущение возникает потому, что впереди у тебя прямая, до самого горизонта, дорога, обрамленная с двух сторон степью с перелесками, и позади у тебя дорога, тоже до горизонта, как теряющийся в воде след от корабля. Ни одной деревни, ни одного хутора, ни дымка, ни верстового камня, который помог бы подсчитать, сколько уже пройдено; ни одной живой души, если не считать ворон и нескольких ястребов, планирующих высоко в небе.
Через несколько часов наша компактная поначалу колонна растянулась километра на три. Замыкала шествие военная повозка, запряженная двумя лошадьми, которыми правил изуродованный ранением русский сержант: его лишенное губ лицо походило на страшный оскаленный череп. Задачей сержанта, видимо, было подбирать обессилевших в пути, но он вместо этого усердно собирал вещи, которые уставшие люди мало-помалу бросали на дороге, не в силах нести их дальше, (’.начала мы наивно полагали, что получим их назад по прибытии на место, но первого же, кто попытался приблизиться к повозке, чтобы забрать свой мешок, инвалид отогнал взмахами кнута и грубой нечленораздельной руганью. Я тоже лишился своего багажа, основной вес которого составляли два тома по акушерству.