Еще один медленный круг - над самой Соборной площадью, вокруг куполов Троицкого и Николаевского храмов...
И вдруг!..
Резкий, как вспышка, набор высоты - аж захватило дух... И городишко - сразу весь как на ладони, стиснутый с двух сторон реками: легкомысленной ниточкой Свияги с одной, и пружинистой, уверенной в себе лентой Волги, угадываемой в обе стороны до самого окоема, с другой.
Дали туманятся. Горизонты - размыты. Земля - в посверкивающих осколках озер. Словно после гигантской космической катастрофы. Поля и леса сливаются неразличимо в зеленовато-серую казенную шинель.
Тишина. Неподвижность. Успокоение. Растворенность. Пустыня звука. Плюс равен минусу, движение - пространству. Биология небытия. Компромисс плоти и духа.
И вдруг!..
Снова вспышка.
Пустота под ногами.
Провал.
Нет опоры.
Падение.
Холод в сердце, мороз по коже.
Падение.
Свист в ушах.
Захолонуло душу.
Падение.
Ветер высекает слезы.
Стынут мысли. Падение.
Город кувыркается внизу, как рассыпанная коробка детских кубиков.
Кружение, мелькание площадей, домов, улиц, садов, церквей, рек, озер... Катастрофа. Непоправимая. Все.
Конец света. Конец света в глазах. Мрак ночи. Пустыня красок. Сейчас он разобьется. Навсегда. Вдребезги.
Жить осталось четыре мгновения.
Три.
Два.
И вдруг!..
Скрипки.
Взрыв скрипок.
Крик скрипок.
Рыдание скрипок...
Их голоса.
Парящие над бездной.
В тумане мирозданья.
Над прахом небытия.
...И приземление.
На широкой, как поле, булыжной площади перед городским театром.
...Город пуст.
Город вымер.
Город умер.
Сиреневые сумерки тревожно намечают пустынную перспективу Тихвинской улицы, идущей на уклон к белой княжеской колоннаде Троицкого собора.
И тут же поворот в обратную сторону.
На Серебряный приют.
Мгновенно.
И еще несколько раз так.
Собор.
Приют.
Собор.
Приют.
И на других улицах.
Туда.
Обратно.
Туда.
Обратно.
Р-раз!
Два-а...
Туда!
Обратно...
Словно стараясь увидеть хоть кого-нибудь (хоть одно человеческое лицо), словно пытаясь поймать этим мгновенным обратным взглядом тех, кто, может быть, просто прячется у него за спиной, кто боится теперь встречаться с ним, с Александром Ульяновым - цареубийцей...
Никого.
Город пуст и мертв.
...Он идет один по пустынным и гулким улицам. Шаги мерно, деревянно падают в тишину, как в камере ночью капли из крана в раковину.
Вот он уже видит себя со стороны (небритого, бледного, в арестантском халате с поднятым воротником, в обрезанных сапогах - котах), выходящего из Полицейского переулка на Дворцовую, а потом на Большую Саратовскую.
Главная улица вылизана серым предрассветным безмолвием. Ни одного человека. Ни одной подводы. Ни одной лошади. Пахнет больницей - карболкой и йодом. Тротуары подметены, как на пасху. Около каждого фонарного столба прислонена метелка.