Игнасио вмешался примирительным тоном:
– Нет, Томас, Марсело прав. Дело в том, что…
Он сделал жест, словно сомневаясь, выдержал паузу, с отчаянием рассматривая свои руки пианиста, неподвижно замершие на столе, и впал в некую задумчивость, но затем, внезапно оживившись, словно ему только что удалось принять безупречное решение, устраивающее всех, добавил, стуча по столу вновь воскресшими к жизни руками:
– Глядите, сделаем так: сейчас вернемся в «Оксфорд», спокойно выпьем по последней рюмочке, немного поболтаем, забудем обо всем, а вы мне дадите пару дней на раздумье.
– Невозможно, – резко отрубил Марсело. – Если делать, то делать немедленно.
– Когда?
– Прямо сейчас.
Игнасио был абсолютно раздавлен непреклонностью Марсело, и на его лицо вновь вернулась страдальческая бледность.
– Ладно, не так уж и надо делать это прямо сейчас, – постарался я сгладить ситуацию, убежденный в том, что Игнасио требуется передышка, чтобы свыкнуться с этой мыслью. – Мы можем перенести все на завтра, правда? В конечном итоге…
– Завтра будет слишком поздно, – отрезал Марсело. – Вы что, совсем не соображаете? Чем дольше мы оттягиваем это дело, тем больше шансов, что семья или полиция заглянет в квартиру, или что соседи учуют запах трупа. Надо делать, и точка!
– Слушай, Марсело, мне, честно говоря, все это кажется преждевременным, – упорствовал Игнасио.
– Преждевременным для чего?
– Не знаю, дружище. Все это так серьезно, и вот так, наспех… Кроме того, Марта меня ждет к ужину.
– Ну так позвони ей и скажи, что не придешь.
– Ну да, – саркастически произнес Игнасио, изо всех сил стараясь снова выдавить из себя улыбку. – Как видно, ты ее совсем не знаешь.
– Конечно же, знаю. Ладно: я сам с ней поговорю.
– Как хочешь. Но тогда мне уже точно никуда не выйти.
– Ну так говори сам.
– Игнасио, пожалуйста, оставь ты все это, – вымолвил я, впадая в отчаяние. – Не обращай на него внимания.
– Да заткнись ты, твою мать!
– Как хотите, – под конец сдался Игнасио, скорее смирившись, нежели согласившись. – Все это мне кажется совершенным безумием, но что с вами делать! Я схожу домой, возьму свои вещи и навру что-нибудь Марте, придумаю по дороге. Во всяком случае, когда я выйду из дома, вы оба ждите меня внизу. Договорились?
– Договорились, – подтвердил Марсело, не скрывая радости, и прежде, чем Игнасио успел пожалеть о своих словах, положил на стол купюру в две тысячи песет и поднялся. – Тогда пошли.
Я, конечно же, чувствовал себя виноватым, и, быть может, поэтому, пока мы выходили из «Яхты», подошел вплотную к Игнасио и так, чтобы Марсело меня не услышал, без особой уверенности прошептал на ухо Игнасио: