Я солгал:
– Да, он мне говорил по телефону.
– Он сказал, что поскользнулся на лестнице у себя дома. Ха-ха! Кто поверит в эти сказки?
– Почему сказки?
– Не будь наивным, Томас. Даже странно, что ты настолько плохо знаешь Марсело: небось, какая-нибудь массажистка слегка переусердствовала, одна из тех шлюх в сауне, от которых он без ума. Я словно вижу своими глазами… Ладно, сам виноват. Он явился сегодня утром с этой своей жуткой повязкой и, поскольку узнал, что ты не переговорил с деканшей (я ему сообщила), то сам с ней побеседовал. Ему показалось, что она согласна заменить заявку.
– Он мне так и сказал.
– Ладно, так вот потом наша мадам голосила, что о замене заявки не может быть и речи. Что единственное, о чем она мечтает, – это сделать из тебя котлету.
– Ее можно понять: она очень сердилась, – еле слышно пробормотал я, представляя себя в шкуре деканши.
Мне не понравилось молчание Алисии, и я произнес:
– Слушай, ты же не считаешь, что она говорила всерьез?
– Честно говоря, Томас, именно так я и считаю, – безжалостно ответила Алисии. – Я же тебе рассказала, как она отреагировала. Я не думаю, что она пойдет дальше, но уж дело-то на тебя наверняка заведет. Поэтому я тебе и говорю, что разговор с ней много не даст. Я даже считаю, что Марсело не…
– Он уехал.
– Я в курсе, хотя мне кажется, что с деканшей он уже исчерпал все свои средства. В любом случае, если ты попробуешь, то хуже не будет. Даже наоборот, хоть узнаешь, на каком ты свете… Самое скверное, кажется, будто эта баба восприняла всю ситуацию как личное оскорбление; хотя на самом деле она все воспринимает как личное оскорбление. Пойми меня правильно: я не считаю, что у нее мало поводов размазать тебя по стенке; напротив, этих поводов более чем достаточно: надо быть совершенным придурком, чтобы не явиться на экзамен после июньского скандала, к тому же еще и конкурс на носу. Но, честно говоря, милый, ты бы видел, что с ней стало… Если ты только ей ничего не сделал, а? Я же тебе говорю, она просто истеричка. И готова повторить: что ей действительно необходимо, так это чтобы кто-нибудь ее как следует успокоил, если я понятно выражаюсь…
Еще не было десяти часов, когда на следующее утро я явился в кабинет деканши. Сейчас я уже не помню, какие мысли проносились в моей голове в тот момент, но задним числом меня поражает то упрямство, с которым, несмотря на состояние полного упадка душевных сил, угрызения совести, тоску и растерянность, я зубами и когтями цеплялся за свою работу в университете; хотя, как знать, быть может, действительность была еще менее лестной для меня, чем мне казалось: возможно, я действовал так не благодаря цельности характера (поскольку с завидной легкостью мне удалось смириться с потерей Луизы н Клаудии, и, что было намного труднее, с недавно осознанной запредельной житейской глупостью), а по инерции, ведомый своего рода инстинктом, без слов и доводов разума убеждавшим в том, что я не должен поддаваться покорности, исподволь грызущей меня и в глубине души уже одержавшей надо мной верх.