Был ветреный сырой день начала сентября. Вечерело. Сергей — теперь уже бригадир тракторного отряда — ехал на одноконном ходике с поля домой. Торопиться на этот раз ему некуда было, и он, проезжая мимо скотного двора, на окраине хутора, внимательно поглядывал на конюшни под соломенной крышей, построенные в свое время при его участии. Это было еще до его службы в армии. У одной конюшни была сорвана крыша с угла — торчали голые слеги, потрескавшиеся от дождя и солнца, у другой в плетневой стене чернел пролом снизу доверху.
«Мух ноздрями ловит, зимы ждет», — недовольно подумал Сергей, имея в виду завхоза, в чьем ведении эти строения находились.
Но вот он заметил, как дверь сторожки хлопнула и по дощатым ступенькам крыльца быстро сошла, вернее, сбежала женщина, одетая, как показалось Сергею, слишком легко по такой погоде. На ней была вязаная кофточка, а Сергею и в ватной стеганке не было жарко. Женщина скорым шагом обогнула разбросанные прямо у крыльца телеги без передков, вышла на открытое место и вдруг, увидя Сергея, как-то испуганно приостановилась. Тут дунул ветер и чуть было не сорвал с нее платок — вероятно, плохо был завязан у подбородка, второпях. Женщина сдернула с головы платок, затрепыхавшийся в ее руке, качнулась вперед и, на ходу повязываясь, с трудом заправляя выбившиеся из прически пряди волос, направилась еще более проворно к подводе.
А Сергей туго натянул вожжи, останавливая лошадь, и, ровно подброшенный пружиной, соскочил с ходика. Он не только узнал Наташу, но и каким-то чутьем уловил, что у нее что-то неладно. В нетерпении шагнул навстречу, подходя к Наташе близко-близко — можно было даже обнять, прижать ее к себе, как бывало, но руки не повиновались, — глянул в ее растерянное, худое, совсем девчоночье лицо со вздрагивавшими губами, в ее печальные, милые, застланные влагой глаза, которые он так любил целовать, и в груди у него защемило.
— Что с тобой? Наташа, что с тобой? — тревожно спросил Сергей, видя, как она силится что-то сказать и не может, задыхается.
— С ма… с мамой плохо, Сережа. Дюже плохо. Фельдшер велит… — по впалым щекам у Наташи струйками полились слезы. — Велит на операцию… немедля. А я… весь хутор обегала и — никого: ни Лукича, ни Петра Егорыча… насчет подводы… в больницу. И тут, — Наташа повела рукой в сторону конюшен, — пусто. На попас, должно, коней угнали.
Сергей помрачнел. Ему невольно на какое-то мгновение представилось: тесная, но всегда прибранная, уютная Наташина хата, знакомая до последнего гвоздя в стене, а в этой хате на скудной постели — еще не старая по летам, но изможденная постоянным недугом, корчившаяся от боли женщина, возле которой теперь суетился хуторской фельдшер, суровый по виду, но очень добрый старикан с куцей бородкой, и Сергей сказал, мягко тронув Наташу за плечо и подталкивая ее к ходику: