— Это все дешевый психоанализ, Энтони Ньюман, и вы знаете это.
— Это дешевый психоанализ только потому, что вы не хотите согласиться с ним.
Эта фраза, обиженно подумала Джессика, выставляла ее ограниченной женщиной, а она таковой не являлась. На самом деле она всегда старалась демонстрировать либеральный взгляд на вещи и жизнь в целом, придерживаясь правила «Живи сам и давай жить другим». Но, к сожалению, она стала человеком, не получающим наслаждения от жизни, а заботящимся только о выживании.
Неужели Эрик сделал ее такой? Он замкнул перед ней двери этого мира? Сейчас Джессика спрашивала себя, сколько можно продолжать винить во всем Эрика.
Энтони Ньюман заставил ее по-новому взглянуть на вещи. Но неужели он не видит, что ей гораздо лучше барахтаться в своем маленьком болоте из будничных проблем, когда ничто ее не беспокоит, не тревожит?
— Думайте, что хотите, — тихо сказала она, упрямо отказываясь продолжать разговор.
— Почему же тогда в вашей жизни до сих пор не появился мужчина? Таким образом вы хотите защитить Люси от того, что, по вашему мнению, является вторжением? Вторжением в тот маленький мирок, который вы создали для себя и своей дочери.
— Это абсолютная неправда! — Она бросила на него рассерженный взгляд.
— Неужели?
— Вы не знаете, о чем говорите! — И все же, подумала она, хорош же он расписывать тут чужие грехи. Сам-то он вряд ли может претендовать на звание «Отец Года».
— А вы бы признались мне, если бы я даже знал, о чем говорю?
Джессика смотрела на него в молчании. Нет, думала она, не призналась бы. Почему она должна признаваться? Это ее жизнь, разве нет? Она может строить ее так, как сочтет нужным, и не обязана отчитываться ни перед кем за свои решения.
Не так давно она гордилась таким положением, рассматривала его как манифест собственной свободы и независимости.
Но может быть, то, что она до сих пор считала независимостью, было всего-навсего одиночеством, которое со временем станет преследовать ее.
Люси не всегда будет рядом. Прошло то время, когда дочь нуждалась в ней постоянно. Птенец покинет гнездо, и что тогда?
От этих мыслей ее сердце сжалось.
— А вы ужасно упрямая, — проговорил Энтони, но его голос изменился, он звучал мягче, теплее.
— Вы так считаете?
— Да, и не дуйтесь на меня как ребенок.
— Я не дуюсь.
— Не то чтобы вы выглядели менее привлекательной с этими надутыми губками.
Неужели у нее надутые губы? Она постаралась придать своему лицу выражение разумного спокойствия, как подобает солидной взрослой женщине. Я все еще ужасно зла на тебя, подумала она. Я все еще не могу тебе простить то, что ты осмелился читать мне лекции о том, какой матерью я должна быть, пусть даже в твоих словах есть доля правды.