— Где вы были все это время? — Настойчиво потребовала от них Изабелла. — Вы заблудились?
— Думаю, что да. — Тристан продолжал держать Рослин за руку, и ей показалось, что в его ответе был и другой смысл. — А как вы… с Дуэйном?
Он сверкнул глазами в сторону своего кузена, стоящего в дверях своей комнаты, откуда только что в ночном пеньюаре вышла Изабелла.
— Мы зашли в лавку тканей. — Дуэйн говорил несколько лениво, как бы в унисон позе, которую он принял.
— Изабелла захотела купить отрез габардина — не так ли, милая? Когда мы вышли, то стали вас искать, но вы, вероятно, к тому времени уже были в самом центре базара. Я полагаю, — и тут Дуэйн посмотрел на руки Тристана и Рослин, которые они продолжали держать вместе, — вы не скучали без нас.
— Взаимно, — мягко ответил Тристан.
— Боже, — Изабелла оглядела Рослин с головы до ног, — неужели ты водил бедняжку по городу в такую жару? Не удивительно, что она так ужасно выглядит.
— Я… мне нужно пойти помыться, — и Рослин попятилась в комнату. Затем она с отчаянным юмором добавила:
— Тристан, отпусти мою руку, пожалуйста. Она мне нужна, без нее трудно мыться.
Он отпустил ее. Попрощавшись, она закрыла дверь и таким образом вышла из этой ситуации. Бедный Тристан!
Ему, должно быть было больно увидеть глиняные ноги идола, вернее было бы сказать, голые ноги и голое тело подтонким покровом прозрачного шифона!
Рослин ополоснула лицо, шею и руки прохладной водой, затем тщательно вымыла ноги, грязные от базарной пыли, и легла. Широкая арабская кровать была удобной и мягкой. Она лежала на спине и смотрела на вращающийся под потолком огромный вентилятор, который не приносил облегчения, потому что за день воздух в комнате стал горячим. Если забыть о жаре и не шевелиться, то было вполне сносно.
Она знала, что позже, когда зайдет багровое пылающее солнце, воздух станет прохладней. Она старалась думать именно об этом и ни о чем другом. Вскоре она задремала, и ей снилось, что она опять очутилась на базаре, но на этот раз она потерялась, и уже безнадежно. Она пыталась что-то объяснить, но никто ее не понимал. Тогда она побежала, спотыкаясь об огромные тыквы, то и дело попадая во дворы, где из-за висящей в воздухе дымки, она ничего не могла разглядеть, как будто бы ей мешала вуаль. В конце концов, она оказалась на площади. Вокруг стояли дома, в которых были лишь маленькие узкие, подобные бойницам, окна и сплошные стены, как в замке.
Ей стало страшно. Сиены, казалось, приближались к ней, готовые сомкнуться. Стало совсем темно, и в слезах она проснулась. Села. Сердце бешено колотилось. Никто на этом свете, ни одна душа не знала, не в силах была понять, как это ужасно — потеряться, потеряться так, как она. Рослин встала и включила свет. Комната выглядела угрюмо и неприветливо. Дышать было нечем. Она знала, что нужно выйти на улицу. Накинув легкий халатик, она открыла балконные ставни и вышла. Солнце уже почти село.