Чем трагичнее лжется история, тем светлее и чище сияние слез. Пока смерть заперта на замок мной в Марокко, это плачет не боль. То слезится восторг…
«В аэропорту Марракеша меня встречал полицейский в поту и усах. В толстеньких пальцах с ресничками он держал файловую папку, куда был засунут листок с намалеванным красным фломастером именем. Признать в нем свое я сумел лишь благодаря чувству юмора.
Когда я приблизился и кивнул, араб указал двойным подбородком в табличку и уточнил:
– Сеньор Ихаб Ретхолько?
– Скорее да, чем нет, – бросил я и двинулся к выходу, но тут у дверей заприметил ларек. – Минутку! Мне нужно разжиться лекарством.
Купив литр виски и дюжину баночек содовой, я заспешил к своему покровителю и едва не споткнулся о неодобрительный взгляд. Чтобы сразу расставить все точки над i, предложил:
– Давайте-ка сговоримся: коли я напьюсь, как свинья, разрешаю себя заколоть. Насколько я понял, путь предстоит нам неблизкий?
– Четыреста двадцать семь километров.
– На четыреста двадцать шестом я клянусь протрезветь. Не соблаговолите ли повторить, как вас зовут, офицер?
Он небрежно коснулся ладонью фуражки:
– Лейтенант Махмуд-аль-Фаси. Начальник полиции Эль-Кенитра-Тарфаи.
Я схватил толстяка за влажную лапу и энергично потряс:
– Очень рад. Где машина?
Полицейский коротко свистнул. Послышался визг тормозов.
В общем и целом машина оказалась джипом. Сам джип оказался туберкулезником. На поворотах автомобиль норовил встать на дыбы, кашлял натужно и издавал утробное ржание. Вдобавок мотор страдал насморком и постоянно чихал, расшвыривая из-под колес песок, наметенный ветром с обочин. Ехать и пить в таком транспортном средстве было непросто.
Водитель свирепо крутил баранку и метался игрушечным плясуном. Расположившись на заднем сиденье, с прыжком я запаздывал лишь на долю секунды. Ее не всегда хватало на то, чтобы заткнуть пальцем горлышко. В результате запах бензина и плохо помытых мужчин боролся в салоне со спасительным духом пролитых слез “Джека Дэниэла”.
Будь я в ином настроении, пейзаж за окном вдохновил бы меня на восторг. А так – я просто смотрел на красную пыльную землю и то, как постепенно сменяет ее каменистый выжженный грунт. Был он какого-то очень знакомого цвета. Я решил, что окраски он точно такой же, как истертая в прах гимнастерка, в которой чем дальше мы отползали по кочкам на юг, тем чаще репейником в нас застревали колючки кустов.
Продолжалось так часа два. Потом примелькавшийся глазу ландшафт вдруг вспыхнул зеленым салютом и разбрызгал повсюду леса и луга. Не успел я сморгнуть эти брызги, как на очередном вираже салют выстыл искрящейся пенкой у подножия снежных вершин. Когда я увидел гирлянды из коз, пасущихся прямо на кронах деревьев, ощущение сюрреализма картинки усугубилось. На мгновение мне показалось, будто такая же вот фантастичная ложь учинила себе на потеху смерть Анны. Стало быть, вне этой лжи Анна надежно жива…