В этом доме удушливый запах лекарств и надежд.
Ведущий, вошедший сюда, теперь будет ведом.
Здесь роятся предчувствия траурных черных одежд —
Это смерть приходит в мой дом.
В этом доме тяжелый осадок несбывшихся слов,
Отгремевшее эхо когда-то веселых фраз,
Но мечты теперь стоят дешевле, чем барахло —
Это смерть к нам идет сейчас.
Она не спешит, по пути заходит к знакомым,
И кровью пятнает следы на белом снегу,
И хотя мой рассудок ожиданьем набит до оскомин,
Я могу только ждать, но уже почти не могу.
В этом доме предчувствие боли вьет сети в углах,
Паутиной на плечи ложится груз прожитой лжи,
И хотя будут силы, и раны покроет зола —
Я чувствую стыд за то, что остался жив.
В этом доме кощунственен смех и улыбка — грех,
В этом доме на слезы нет сил, а золото — медь,
Неотвратимость, как ртутный пар, заражает всех —
Они знают, что в этот дом направляется смерть.
Она молча кивает в ответ на мои молитвы,
Улыбается грустно на «Только бы пронесло…»
И делает жизнь надуманной и разбитой,
Окуная в реку Аида свое весло.
Я удерживаю в руках жар чужих ладоней,
Не могу прощаться, слова застревают в горле,
Я прошу передать привет всем, кого я помню.
Я тоже там буду, как только вырвусь на волю.
Появляется молча, не роняя ни звука, ни слова,
Я ввожу ее в наш кенотаф, отходя на край,
Колдует неслышно, как врач у постели больного,
И страшна только тем, что всегда и во всем права.
Ускользает бесшумно, не слышу ее шагов.
Она знает — теперь у меня другие дела.
В истерике бьется сердце, острее вины любовь.
Я не слышу ее, но знаю — она ушла.
Я зову ее в дом, потому что она — честней,
Она чище горячечных снов и тяжелых мук,
Но после ее ухода не выпустить теплых рук,
Которые становятся холодней…