Она снова попыталась напоить Тансылу горячим варевом, но та сжала губы и мотнула головой.
— Что ж, как знаешь…
Холодный воздух влетел в открываемый полог юрты. Вошел Аязгул.
— Как она? — вглядываясь в полумрак, спросил он.
— Не хочет суп, кашляет, горит вся…
— Идите, мама, я сам, идите, спасибо.
Айган с жалостью взглянула на сына и, ничего не сказав в ответ, ушла.
Аязгул подсел поближе к жене, убрал мокрую прядь волос со лба. Тансылу снова закашляла, привстала на одной руке. Муж подложил подушки ей под спину.
— Так лучше?
— Да, — с кашлем выдохнула она. Глубоко вздохнула и, медленно произнося каждое слово, сказала:
— Прости меня, Аязгул. Я виновата перед многими, но перед тобой больше всего, — снова закашлялась.
Аязгул поднес ей травяного отвара. Тансылу выпила его, вдыхая пряный аромат, снова напомнивший ей о степи, о Черногривом. Она подавила поднявшиеся из груди рыдания и отвернулась.
— Не плач, Тансылу. Я уже простил тебя. Не думай об этом. Тебе надо беречь силы…
— Зачем? — она подняла голову и метнула в мужа злобный взгляд. — Зачем мне силы?
Аязгул не нашелся, что ответить. Он молчал и с жалостью смотрел на подавленную женщину, всю жизнь боровшуюся со своими демонами. Неожиданно Тансылу засмеялась.
— Жалеешь меня! Всех жалеешь… Не жалей! Мне давно пора уйти, надо было тебе отдать меня Бурангулу еще тогда…
— Успокойся, Тансылу. Жар туманит твою голову, поспи лучше…
— Нет! — оборвала она, потом задумалась и никому, а словно незримому призраку тихо сказала: — Я вижу ее всегда. Вот сейчас она стоит у озера, в такой же белой рубахе, как у меня. Озеро… оно не похоже на наши озера, оно длинное и… страшное озеро, глубокое и темное… Нет! — Тансылу закричала и заметалась в беспамятстве.
Снаружи послышались удары в бубен: шаман начал свою пляску. По его приказу разожгли много костров. Пламя металось и рвалось ввысь, дрова трещали, разрождаясь мириадами искр.
Тансылу очнулась. Услышала песню шамана. Скривилась в усмешке.
— Он думает, что силен, что один одолеет демонов Эрлига! Как бы не так!
— Тансылу, — тревожась, позвал Аязгул.
Ее лицо изменилось: бледное, оно светилось в полумраке юрты, как жемчуг, а в глазах отражались огни светильников. И еще в глазах было такое смятение, что Аязгул не выдержал, уронил голову, прижался к жене, обхватив ее руками. Она провела ладонью по его голове, погладила по щеке, приподняла подбородок, заросший редкими русыми волосами. Взгляды мужа и жены встретились. Свет из одних словно перетекал в другие.
— Аязгул, ты простишь меня?
Он заплакал.
— Да, Прекрасная Как Утренняя Заря! Только не уходи от меня…