— Жаль, что у вас всех ничего не начинается и не сопровождается, — громко воскликнула Хитрова и сама от души расхохоталась над своей шуткой.
Веселье продолжалось.
И вот уже Артосов с Лещинским оказались на балконе своего гостиничного номера, сидели пьяные за плетёным столиком на плетёных креслах и наслаждались видом ночного океана. Хорошо! Перед ними стояли текила и виски, каждый пил своё и ругал напиток товарища. В сознании Артосова разговор двигался, как шары в бильярде, они сталкивались, клацали и грохотали, проваливались в лузы, выскакивали за борта… Вдруг до его сознания дошёл смысл последних сказанных Лещинским слов, и он взвился:
— Что?! Моя поэзия это не серьёзно?
— Пойми, чудак, не конкретно твоя, а вообще вся нынешняя. Последним настоящим поэтом, пожалуй, был Бунин. Даже Рубцов вторичен после Есенина, хотя он по сравнению с остальными величина. Поэзия окончилась с золотым и серебряным веком. После них, как известно, наступает век железный, грубый, варварский. В нём не может существовать настоящая поэзия.
— Ах ты книжный краб! Да я тебе клешню откушу!
— Вот уж никак не думал, что ты обидишься. Я всегда считал тебя достаточно умным, чтобы понимать.
— Не понял, что понимать?
— Ну, что всё это лишь игра в стихи.
— Моя жизнь это игра в стихи?!
— Пш-ш-ш, не станешь же ты всерьёз рассматривать себя на одном уровне с Тютчевым, Есениным, Блоком, Буниным…
— Стану!
— Проспись и протрезвей!
— Да я когда пьян, то трезвей всех.
— «Я пью, чтобы остаться трезвым»? Слыхали. Это не ты сочинил.
— Так ты хочешь меня раздавить, что ли?
— Ничуть, дурашка! Я тебя люблю. С тобой весело. Приятно покалякать, ты образован.
— А как поэт, значит, я нуль, да?
— Не кипятись. Кстати, мне крайне понравилась твоя книжка про кофе. Как, бишь, она называлась? «Мировая поэзия кофейного напитка»?
— Это что, намёк, что мне приходится подхалтуривать?
— Ничуть. Я понимаю, надо кормить жену и троих детей.
— Интересное кино! Выдать сына замуж за дочку богатенького чиновничка, это считается прилично. А писать достаточно полезные книги, чтобы как-то сводить концы с концами, это позор, халтура, недостойно литератора. Так?
— Халтура — не позор. Но согласись, какое это имеет отношение к поэзии?
— Так, Лещинский… Ты, стало быть, объявляешь мне войну? Берегись, шляхтич!
Оскорблённый поэт хотел встать и уйти в чёрную цейлонскую ночь, но у него получилось только первое. Встав, он обиженно доплёлся до своей кровати, рухнул в неё и стал мгновенно проваливаться в сон, сквозь который до него успел донестись отныне ставший противным голос бывшего приятеля: