— Добро, если бы половина, — со вздохом сказал Соколов.
И тут Соколов увидел, что глаза у Трески остановились, расширились.
— Это, — указал Треска на Матрену. — Это что? Это как? Это же ведь баба!
— Ну, баба и есть, — подтвердил Соколов и стал пояснять, что это та самая женщина, на которую они устраивали облаву.
Но было видно, что мореход не слушает его объяснений.
— Баба! На судне баба!.. — твердил он, словно на него рушились небеса.
— Ну, это ты брось! — гневно сказал Соколов, поняв, в чем дело. — Аль архангелогородские рыбачки не хаживали вместе с тобой в море? Чего ты трясешься?
Все до единого казаки присоединились к Соколову.
— Это не та баба, от которой бывает на море беда, — дружно заверили они Треску. — С этой бабой мы готовы идти по любым пучинам.
Мята, взмокший до нитки во время этих переговоров, подступил к Треске:
— Христом-богом молю, Никифор, не гони ее прочь с судна. То жинка моя!
Треске пришлось уступить всеобщему напору. Он суеверно сплюнул и, пробурчав под нос, что теперь он ни за что не ручается, распорядился подымать паруса.
Вопреки опасениям Трески судно по приливу благополучно достигло реки Колпаковой и бросило якорь в ее ковше.
Ковш в длину достигал полуверсты, ширина его была не меньше двухсот саженей. От моря его отгораживала широкая песчаная кошка. Бураго оказался прав: едва казаки убрали паруса, на море заштормило. Там гремели разъяренные волны, а в ковше было тихо и спокойно. Беда словно гналась за мореходами по пятам, да чуть-чуть опоздала. Казаки то ли в шутку, то ли всерьез объясняли свою удачу присутствием на судне Матрены, хотя Треска по-прежнему не разделял их мнения.
Оставив на судне нескольких человек во главе с Треской и Бушем для постройки зимовья и ухода за лодией, Соколов с остальной командой пешим ходом отправился в Большерецк, с тем, чтобы оттуда двинуться в Нижнекамчатский острог.
Глава двадцать вторая
СЛОВО И ДЕЛО ГОСУДАРЕВО
Верстах в семи выше Нижнекамчатского острога, отделенный от коренного берега неширокой протокой, на реке Камчатке поднимался зеленый остров, заросший ветлой, малиной и смородиной. Ветла была здесь столь толста в стволе и высока, что, казалось, мела вершинами небеса. Однако не могучей ветлой был известен этот остров на Камчатке. В самом центре его, защищенная от ветров с одной стороны полукружьем скал, а с другой — кряжистыми ветлами, стояла монашья обитель приписки якутского Спасского монастыря. Приземистое строение казарменного вида, с узкими, как бойницы, прорезями окон, где располагались кельи братии, небольшая часовенка, амбары, обложенные дерном земляные погреба, где хранили съестные припасы, кузня, сушильные навесы — вот и все хозяйство обители. К этому следует добавить, что обитель была обнесена стоялым бревенчатым палисадом — на случай нападения камчадалов. И хотя число братии едва достигало в те дни двадцати человек, обитель вполне можно было посчитать за четвертую — после Большерецкого, Верхне- и Нижнекамчатского острогов — казачью крепость в камчадальской земле.