Постройка обители была завершена два года назад насильственно постриженным в монахи казачьим есаулом Иваном Козыревским. Видимо, отречение Козыревского от мирской жизни было угодно самому богу, ибо вслед за этим событием на безбожную, богохульную и вольную казачью Камчатку снизошла святость. Дух этой святости был настолько силен и в то же время действовал столь хитро, что примерно за полгода вырвал из казачьих рядов полтора десятка самых буйных, отпетых голов, давно забывших, какой рукой креститься. Все они постриглись в монахи и во главе с Мартианом и братом Игнатием, по слухам, с раннего утра до темной ночи были заняты в обители одним: творили молитвы. Избавившись от самых беспокойных служилых, Петриловский мог безнаказанно править Камчаткой по своему усмотрению.
Именно сюда, к зеленому острову, в середине сентября плыл длинный узкий бат, которым правил добрый молодец, светлобородый, с красным от загара лицом, в суконном кафтане цвета болотной ржавчины (для перекраски выцветших одежд казаки, подражая камчадалам, нередко пользовались отваром ольховой коры).
Пристав к острову, он прыгнул на песчаный берег, привязал бат к стволу молодой ветлы и прокричал вороном. Видимо, это был условный сигнал. И действительно, точно таким же криком ему ответили из глубины острова.
Вскоре на берегу появился дюжий чернобородый монах в рясе мышиного цвета.
— Колмогорец! — радостно воскликнул он. — Привез?
— Привез, Харитон, привез, — отозвался весело Колмогорец. Деловито полез в бат, вытащил небольшой мешочек. — На-ка вот, держи. Тут фунтов двадцать свинцового гороху будет.
— Эк ты! — восхищенно крякнул Харитон, принимая тяжелый мешочек. — Будет радость нашему Ивану, то бишь, тьфу-тьфу, брату Игнатию.
— А теперь прими-ка вот это, — Колмогорец бережно вытащил из бата длинный, завернутый в холстину предмет.
— Пищаль! — испуганно воскликнул Харитон.
— Она самая! — подтвердил Колмогорец.
Руки у Харитона вдруг затряслись, и он уронил сверток на песок.
— Да как ты мог! — воскликнул он в ужасе. — Ведь того казака, у которого ты уволок пищаль, Петриловский забьет батогами до смерти. Иль не знаешь ты, что нет для казака страшней беды, чем потерять государево оружие?
— Аль дитя я неразумное, чтоб оружие у казаков воровать? — обиделся Колмогорец. — То пищаль самого Петриловского. Можешь развернуть и проверить. Там такая резьба на ложе — ахнешь. И серебром, и каменьем цветным сплошь ложа изукрашена.
— Так, значит, ты это Петриловскому свинью подложил? Ха! Ха-ха! Ох, умру! — И, скорчившись, Харитон зашелся в таком громоподобном смехе, что в кронах ветельника прошел встревоженный шум.