Едва присутствующие произнесли громко «салават», едва замолк голос господина доктора Раванкаха Фаседа, как господин доктор Ярдан Голи Казаби откашлялся, снова напыжился, наморщил лоб и продолжал свою речь:
— Да, моя цель заключается в том, чтобы присутствующие здесь уважаемые господа обратили внимание на это чрезвычайно важное обстоятельство и чтобы нападки наших внеуниверситетских противников и наших внутриуниверситетских недругов были ликвидированы любой ценой. Наилучший способ для достижения этой цели — по мере наших сил и возможностей привлекать в этот священный храм науки и просвещения членов уважаемых семей столпов отечества, аристократии, а не ремесленников и другой подлый люд. — Здесь он ещё больше напыжился. — Да, горбан, господин ректор университета, господа учёные коллеги, вы даже не подозреваете, какую важную роль сыграет в нашей будущей политической жизни тот голос, который вы сейчас подадите за этого благородного юношу, происходящего из аристократической семьи. Господа! Это немалая честь — содействовать юноше, который в недалёком будущем станет членом самой высокой и благородной в стране семьи.
Господин доктор Асаи, декан сельскохозяйственного факультета, торопливо поднялся с места и стоя сказал:
— Разрешите мне тотчас же позвонить на наш факультет, чтобы завтра утром, к приходу этого юноши подготовили великолепный букет цветов.
Все присутствующие встретили это предложение возгласами: «Конечно!» «Браво! Браво!» «Брависсимо!» Единственным человек, который не проявлял особого энтузиазма, не тряс бородой, не хлопал в ладоши и не топал ногами, был господин Сари-ол-Аман Горизанпар, декан богословского факультета и профессор факультета литературы. Он из-под очков рассматривал своих коллег, сидевших вокруг стола, и тихо шептал: «На всё воля божья, всё от бога». Молчание его объяснялось совсем не тем, что он не был согласен с этим решением. Просто он был совершенно потрясён. С того времени, как он, выражаясь его собственными словами, «прорвался в сенаторы», была установлена практика, что все небольшие дела, которые выносились на совет университета, поручались ему. Но на сей раз ему не только не поручили доложить уважаемому собранию этот вопрос, но даже не ввели его в курс дела и поэтому он не знал, голосовать ему за или против. В конце концов, после долгих размышлений и изучения выражения лиц присутствующих он решил, что и ему надо что-то сказать, ибо его молчание может быть истолковано против него. Но, с другой стороны, выступить тоже надо с умом. Он всегда в своих научных выступлениях старался говорить в пользу и наших и ваших. И вот, когда слово «высшая инстанция» последний раз сорвалось с уст выступавшего, уважаемый декан богословского факультета счёл момент наиболее подходящим и немедленно сказал: