Зимоглядов помог Маргарите Сергеевне сесть в широкое старомодное кресло, отметив про себя, что оно появилось здесь уже после его ухода, и, вероятно, не случайно — больная женщина не могла без него обойтись. Маргарита Сергеевна одернула юбку и, казалось, не замечала его присутствия. «Вот так же она сидит в этом кресле одна. Каждый день — одна…» — испуганно подумал Зимоглядов, точно его самого обрекали на вечное сидение в этом старом неуклюжем кресле. Он продолжал стоять возле нее, смотрел ей прямо в лицо смиренным, раскаянным, виноватым и влюбленным взглядом и с отчаянным нетерпением ждал, когда она начнет говорить. «Нет страшнее казни, чем казнь равнодушием», — подумал Зимоглядов.
— Рита, — наконец начал он: молчание душило его, стискивало сердце. — Я вернулся. Прости меня…
Она опустила голову. В пышных, густых волосах холодными змейками сверкнула седина.
— Прости, Рита, — повторил он. — Даже преступников прощают.
— Преступников прощают, — медленно, не поднимая глаз, сказала она. — Изменников — нет.
— Опомнись, Рита, — Зимоглядов почувствовал в ее словах какой-то скрытый смысл, и чувство страха охватило его. — Лучше испепели ненавистью, но, ради бога, не произноси таких слов…
— Прошло много лет, — будто не слыша его, все тем же размеренным, негромким и почти равнодушным тоном продолжала она. — Много весен прошумело, зимних вьюг. Все уходит в прошлое. Одно не уходит — память. Память!
— Как это верно! Как прекрасно ты сказала! — растроганно воскликнул Зимоглядов, радуясь, что ее слова принимают иное, не столь неприятное для него направление.
— Я знала одного человека, — в голосе Маргариты Сергеевны впервые проступило волнение. — Любила его. — Она остановилась, будто вслушиваясь в давно забытое слово. — Любила. И вдруг поняла, что он совсем не тот, каким он мне казался, совсем другой.
— Ты… обо мне? — осторожно спросил Зимоглядов.
Маргарита Сергеевна долго не отвечала. Казалось, она больше не заговорит никогда. Потом медленно подняла голову, и он едва выдержал взгляд ее встревоженных, живущих надеждой глаз. Они, эти глаза, безмолвно вопрошали его, и Зимоглядов ссутулился, поник, как в ожидании удара хлыста. Он тоже не отводил от нее своих глаз, и это было похоже на пытку. Маргарита Сергеевна надеялась, что он заговорит сам, начнет оправдываться, опровергать, разуверять ее. Но он молчал, и она поняла, что все ее самые хрупкие, похожие на веру в чудо, надежды несбыточны.
Она снова опустила голову и снова, как бы наедине с собой, как бы уверив себя, что Зимоглядов не только не стоит рядом с ней, но что его вовсе нет в этой комнате, повторила отрешенно и горько: