И потом харчихины слова о «черной мясе» свербили Касаткина. А ведь Жирный был спецом по старине. И любил он древних психов, будто жил не в трудовом Митино, а в праздном Риме.
– Не ходи, – сказала Катя.
– Почему?
– Он ненормальный.
– А кто нормальный? – сказал Костя и вышел.
Жирный, как всегда, сидел дома, но похудел.
Его толщина странно зависела от внешней атмосферы. Стоило случиться несчастью – Лёва разбухал. Все хорошо – истощался.
Эта, так сказать, метеочувствительность была, конечно, психопатского происхождения. Она напоминала истерию со стигматами. Стигматы у истериков, как известно, даже кровоточили, будто действительно от гвоздей.
Бобыль оказался чутче газет и барометра.
С этой осени до зимы, по мере исчезновения людей, Жиринский раздувался и раздувался, и стал как насосавшийся клоп.
Костя помнил, что недавно, когда пили чай у Беленького, Жирный еле влез в дверь, выставив вперед руки.
В трагическое воскресенье он чуть не задохнулся от блинов. Поправившись, похудел.
Жиринский тыкал в компьютерные клавиши, сидя боком к двери. В профиль видно было, как обвисли живот и зад, хотя с новой тревогой о пропавшем Ушинском они стали уже припухать. Оклемался, видимо, после больницы.
Пол был липкий, потолок в подтеках, но книги покрывали стены аккуратно и сплошь. Корешки – и старые твердые, и новые мягкие.
– Все сидите? – сказал Костя.
– Почему сижу. И хожу. Гуляю.
– Один?
– А с кем же еще? – очки жутко блеснули. – С Поволяйкой, что ли?
– Не боитесь?
– Чего?
– Последних событий.
– Не боюсь.
– Вы крутой?
– Не ерничайте, Костя. Кому я нужен?
– А Ваняев с Петраковым, а Маша с Дашей – кому?
– Кому-кому. Нет, Костя, из меня только клей варить. На мясо я не гожусь.
– При чем здесь мясо? Сами ж говорили – чеченцы.
– Чеченцам нужна рабсила. А тут мертвечина, причем обрезки.
Он отодвинул свой ноутбук и положил на стол все десять пухлых пальчиков, словно говорил: вот он я весь.
– Но зачем?
– У каждого свои сласти, – сказал Жиринский и отвернул лицо.
– Знать бы эти сласти, можно было б схватить за руку.
– Зачем? У вас свое мясо, и тоже с наваром. Он подпер лицо руками и теперь косился на Касаткина сквозь раздвинутые пальцы. Глаз не видать.
– Харчиха говорила, что это школьные тхеквондисты устраивают черные мессы. Что думаете, Лёва?
– А ничего, – сказал он, глядя на миску на краю стола. – Есть будете?
– Не-а. У меня зуб.
– Давайте.
Он снял тарелку с миски. В миске были беляши и булочки. Рядом стояли стакан, термос, варенье и банка кофе.
Жирный дал Косте стакан и взял себе термосный стаканчик и булочку. Налил. Макнул половину булки и откусил.