– С плеч ниспадает пленяющий взгляд шелковый красный халат, смотрят зловеще драконы, цилини с непробиваемых лат… Конь его мечет копытом огонь – это не конь, а дракон… Феникс на острой секире сияет…[33]
– Время фениксов не прошло! – звонким голосом перебила меня Цинь Фэй и вдруг рванулась вперед, да с такой резвостью, что я на мгновение оторопел. До вуали – пять шагов, восемь – до остроконечной глыбы, похожей на бивень, и она проскочила их единым духом, как мчатся по россыпи рдеющих жарких углей. Чертыхнувшись, я бросился следом и даже не заметил, как пересек вуаль; мы стояли, глубоко дыша, глядели друг на друга, и я увидел, как на ее губах расцветает улыбка.
– Какого дьявола… Она гордо выпрямилась.
– Я – ваш проводник! Я вижу опасность и иду первой! Так меня учили!
– Я думал, тебя учили дисциплине. Долг младшего – слушать и повиноваться… Разве не так? Разве в Китае что-то изменилось?
Фэй отвела глаза.
– Ну-у, все же я не совсем китаянка… Я – аму! В той школе, в Хэйхэ, мне об этом постоянно напоминали. Еще говорили, что аму любят своевольничать… Я запомнила!
– Вижу, память у тебя отменная, – буркнул я и помахал рукой Макбрайту – Идите сюда! Кажется, мы живы… А если и нет, так лучше умереть, чем заржаветь![34]
…Когда мы, следуя уже обычным порядком, стали спускаться к руинам Лашта, Макбрайт поравнялся со мной и произнес:
– Подозреваю, приятель, что юная леди к вам неравнодушна. – Завистливый огонек мелькнул и погас в его глазах. – Определенно неравнодушна, а потому – берегитесь! Я был женат шесть раз, и дважды – на китаянках… конечно, наших, не из Китая… Прелестные женщины, тихие, ласковые и покорные, ну а в постели – просто чудо! Однако не без странностей. – Он с многозначительным видом поднял палец. – Как говорят у вас, у русских, в тихом… э-э… омуте черти водятся.
– Кто были остальные ваши жены? – поинтересовался я.
– Очаровательная мулатка – топ-модель, еврейка из очень порядочной семьи бостонских банкиров и шведка. Последняя – итальянка, настоящая, из Милана… Красавица, но ведьма! Черные глазищи, голос сирены и бешеный темперамент… выжала меня словно лимон… Пришлось с ней расстаться, – добавил он со вздохом.
Я сочувственно хмыкнул, припоминая, что этих интимных подробностей в досье Макбрайта не было, хотя там отмечалось, что женщин он любит и был не раз женат. Но все-таки – шесть жен! Почти как это было у Синей Бороды… И последняя – ведьма-итальянка! Черные очи и бешеный темперамент… Немудрено, что ему мерещатся инопланетные пришельцы!
* * *
Руины Лашта тянулись на несколько километров, и мы разошлись, чтобы обследовать максимальную территорию. Блуждая среди развалин домов, сараев и мечетей, фиксируя в памяти груды костей, целые и проржавевшие котлы, кожаную упряжь, обломки глиняной посуды и остальное имущество нищих горцев, я размышлял о Фэй. Чувства ее не укладывались в строгие рамки повиновения и уважения, питаемого в ВостЛиге к старшим, тем более – к начальникам и командирам, источнику мудрости и власти. Это было нечто иное, симпатия или неосознанное стремление к человеческому теплу, надежда обрести кого-то, с кем можно говорить, не опасаясь упреков в слабости. Судьба, бесспорно, обделила Фэй, отняв последние права, которыми еще владели в этом мире дети, и главным из них являлась любовь. Впрочем, ее при всех обстоятельствах надо рассматривать как главный фактор и движущий мотив, понимая при этом те чувства, какие одно живое существо испытывает к другому. Только так, и никак иначе! Все остальное, что на Земле зовется любовью к родине, богу, творчеству, – ошибка, ибо любовь к идее всего лишь абстракция, не утоляющая духовный голод и не дающая тепла. Такая простая, но непонятная людям мысль…