Народ признал справедливость его доводов и потребовал, чтобы ему выдали всех пленников Бастилии, ибо те, кого там стерегут, могут откупиться золотом, а народ хочет распорядиться ими по-своему.
Герцог ответил обезумевшим от голода людям, что все будет сделано согласно их желанию. В результате вместо хлеба, которого не было, народу выделили паек из семи пленников. Вот их имена: мессир Ангерран де Мариньи, мученик и потомок мученика; мессир Гектор де Шартр, отец архиепископа Реймского, и богатый горожанин Жан Таранн, — история забыла имена четырех остальных[26]. Народ перерезал им глотки и на время затих. Таким образом герцог избавился от семерых врагов и выиграл один день — все складывалось к его выгоде.
На следующий день снова собрания, снова крики — и еще «паек» из пленников; однако на этот раз больше хотели хлеба, чем крови: четырех несчастных, к их великому удивлению, отвели в тюрьму Шатле и передали прево, затем толпа отправилась грабить дворец Бурбонов, там она нашла знамя, на котором был вышит дракон — лишнее доказательство сговора Арманьяков и англичан, поэтому знамя понесли показать герцогу, затем, изодрав его, проволокли по грязи с криками: «Смерть Арманьякам! Смерть англичанам!» Но убивать никого не стали.
Между тем герцог видел, что бунт, точно прилив, все ближе пододвигается к нему: он в страхе подумал, что народ, долгое время клевавший на ложную приманку, теперь разберется, в чем дело. И вот ночью он вызвал к себе нескольких именитых граждан города Парижа, и те пообещали, что, если он решится восстановить порядок и поставить все на свои места, они придут ему на помощь. Обнадеженный герцог стал спокойно ждать следующего дня.
На следующий день из всех глоток вырвался лишь один-единственный крик, выражавший общую нужду: «Хлеба! Хлеба!»
Герцог вышел на балкон и хотел говорить. Его голос покрыли вопли. Тогда он, безоружный, с непокрытой головой, спустился в толпу, изголодавшуюся, отчаявшуюся, и, пожимая протянутые к нему руки, стал пригоршнями раздавать золото. Толпа сомкнулась вокруг него, она то сжимала его своими кольцами, то накатывала волнами, такая же страшная в своей любви — любви льва, как в своей ярости — ярости тигра. Герцог почувствовал, что если он не противопоставит этой страшной силе мощь слова, то он погиб, — и герцог начал говорить, но опять его голос потерялся в шуме, как вдруг он заметил человека, который, по всей видимости, оказывал влияние на толпу, и воззвал к нему. Тот взобрался на тумбу и крикнул: «Тише! Герцог хочет говорить. Давайте послушаем». Толпа повиновалась, умолкла. На герцоге был бархатный, расшитый золотом камзол и дорогая цепь на шее, а тот человек был бос и одет только в темно-красный кафтан и старую красную шапчонку. Однако он добился того, о чем тщетно просил могущественный герцог Жан Бургундский.