Ну, что мужикам? Пугаться? Кабы их мало было, может, и напугались бы, а здесь — целая орава.
Потянули целовальника из-под шкафа. Кто-то не побрезговал за хвост уцепиться. Тот и оторвись. Оказалось, пришит он был до Спиридоновых штанов. Только и всего.
Мужики хохот подняли, повалились кто куда.
Кострома тоже… сел на полу и лыбится, и говорит:
— Чертей на свете нету, и Парфена нету, и меня… Одна только видимость, и проверять нечего. На том свете за нас все проверено…
Мужики того тошнее ржать.
И вдруг!
Вдруг ретивое это ржание рассекло лезвием тонкого смеха. Все смолкли и увидели — на высоком окошке занавеска колышется.
Кто-то из мужиков и откинь шторину…
Хохочет на подоконнике белый кот-муравей, закатывается, лапами дергает. Учуял тишину, опомнился, вскочил, усами повел да через голову — кувырк за окно. Только оплавленная скважина осталась в стекле.
В ту скважину влетел оранжевый кленовый лист, поколыхался и улегся перед Костромой, и завернулся так, будто состряпал ему горячую фигу.
Целовальник подпрыгнул от такой издевки, кинулся до окна — разглядеть во дворе кого-то, да оттуда вдруг засветило ему прямо в лоб его же волосатой ладанкой.
Зажмурился Кострома — не успел нужного увидеть. А вот мужики успели: Борода стоял под окном и улыбался. Потом он рукой мужикам помахал и пошел со двора, и запел: «Велико Байкал-море восточное…»
Надо ли говорить, что никакого работника Спиридон потом не отыскал. Но звезда во лбу волосатая при нем осталась.
Так-то. Ну все, ребята. Дальше сами думайте.
Настроение было отличное.
По праздникам у меня всегда хорошее настроение, а в Новый год — особенно. К тому же сегодня я был приглашен на бал-маскарад, где надеялся встретить ЕЕ…
С туалетом было покончено.
На меня из зеркала смотрела довольная, гладко выбритая физиономия и хитро улыбалась.
Я в последний раз окинул себя снисходительным взглядом и высунул язык, дабы убедиться, что здоров, как бог.
В зеркале я увидел лишь самый кончик совершенно-белого языка.
«Эй, — сказал я сам себе, не на шутку обеспокоенный, — что это с тобой?»
И высунул язык, насколько мог.
В зеркале, против ожидания, я увидал вообще свои сжатые губы и все ту же хитрую улыбку.
Сначала я ничего не понял.
Я тянул язык изо всех сил, но зеркало и не думало реагировать.
И тогда, разозлясь, я в сердцах плюнул в собственное отражение — дескать, совесть-то надо иметь!..
На секунду что-то изменилось — то ли зеркало внезапно помутнело, та ли свет померк, то ли потемнело вдруг в моих глазах, а может, просто я закрыл их на мгновение — словом, факт остался фактом: когда я снова глянул в зеркало, моего отражения там не было.