— Так и распорядись, — велела миссис Джонстон, устраиваясь поудобнее на подушках.
— Gondoliere, — неуверенно начала Лавиния, словно собиралась испрашивать его мнение по какому-то частному делу. Она обернулась и увидела его лицо совсем рядом; унизанная кольцами левая рука, лежавшая на колене, оказалась на одном уровне с ее глазами. До чего эти венецианцы любят произвести впечатление! Подготовленный вопрос улетучился из головы. Она дала ему команду обрывочными словами и туманными жестами. Гондола тронулась в путь. Мимо заскользили дворцы; и вот они уже плывут под железным мостом. Еще немного — и большой поворот.
— Этот гондольер, дорогая моя, настоящий мастер своего дела, — заметила миссис Джонстон. — Смотри, как ритмично гребет.
Ни о чем венецианском мать Лавинии не отзывалась так тепло. Но может, в этом городе все такие целеустремленные?
— Зато ему неведома томная нега, — пробормотала Лавиния.
— Что неведомо? — откликнулась ее мать, шурша своими шелками.
— Ничего, мама, так.
В тысячный раз Лавиния спустилась с небес на землю. В эту минуту они обогнали барку, груженную доверху лимонами и помидорами. Хозяин барки так и налегал на шест, тело блестело от пота, но он все же повернулся и дружелюбно, как это умеют итальянцы, окликнул гондольера миссис и мисс Джонстон. Он улыбался во весь рот на фоне роскошных плодов, их изобилие хорошо сочеталось с его бьющей через край энергией. Но Эмилио снизошел лишь до односложного ответа, то ли пробурчал, то ли хмыкнул. До чего молчалив, подумала Лавиния. Ничего, я вытащу его из скорлупы, попрактикую на нем мой итальянский. Попрошу о чем-нибудь рассказать.
— Questo?[19] — решительно спросила она, указывая на мрачное строение слева.
— Palazzo Rezzonico,[20] — произнес он почтительно, будто это название было ниспослано Богом, а взрывчатое двойное «z» прозвучало так укрощенно, так нежно, будто сорвалось с уст ангела.
Ну а дальше что? Вот и пообщались. Едва появляется возможность поговорить, у меня все слова из головы вон, думала про себя Лавиния. Будь этот человек эскимосом, я бы задала ему вопрос на прекрасном итальянском, не забыла бы про третье лицо, единственное число и женский род, соблюла бы все формы вежливости. Но едва возникает опасность, что тебя поймут, начинаешь бурчать что-то нечленораздельное. Если разобраться, продолжала рассуждать Лавиния, хмуро поглядывая на диагональные арабески из скорпионов и сороконожек, украшавших платье матери, всегда ли я откровенна, когда знаю, что меня могут понять? Слава богу, такое случается редко. По ассоциации она вспомнила Стивена Селесиса и его надвигающийся визит. Если бы в мыслях я называла его «Сти», может, я бы и пошла навстречу и ему, и матери. А что, по крайней мере, он интересуется культурой.