— Про троянского. Это в мифологии, ну, в сказке, что ли…
— Да, как в сказке, — согласился Степанишин. — Ну ладно, я пойду проверю посты наблюдения. А то они, — Степанишин указал рукой в сторону сторожевика, — сейчас застопорились, а потом посмотрят, посмотрят, разжуют нашу липу и кинутся за нами вприпрыжку.
— Давай, — кивнул Джангильдин. — Дело к ночи идёт, сейчас нужно смотреть в оба, а то ещё подкрадутся в темноте.
На море спускалась ночь. Синие волны посерели, на гребнях вода отливала холодной сталью. Чайки садились на воду и издали казались окурками, выброшенными из урны. Ветер стихал.
Когда совсем стемнело и в море только были видны ходовые огни прилепившегося к хвосту красного каравана белогвардейского сторожевика, Миша наконец решил спуститься в каюту, где он обосновался вместе с Макарычем. Море парило. Воздух был насыщен тёплой влагой, словно баня паром. Мише даже показалось, что воздух пахнет не морскими водорослями, а обыкновенными берёзовыми вениками и земляничным мылом. Пот полз у него по спине, но ему не было жарко. Хотелось поплотнее запахнуть на себе кожанку, прижаться к чему-нибудь сухому и тёплому, закрыть глаза и уснуть. И чтобы не снилось это недоброе свинцовое море с чайками-окурками на волнах, с тревожно мигающими огнями белого сторожевого катера за кормой.
Он сел в каюте на узенький диванчик и, прислонившись к кожаной потёртой спинке, забылся тяжёлым сном. Ему снился новогодний бал в первой женской гимназии — высокая, под потолок, ёлка, блеск огней, кружащиеся в вальсе пары. Он даже различал звуки вальса — что-то из Штрауса. Но потом оркестр почему-то начал играть марш «Прощание славянки», вместо гимназисток в зале появились красноармейцы в пропотевших гимнастёрках. Они вошли строем, по четыре в ряд, а впереди вышагивал Джангильдин с морским биноклем на груди и маузером в правой руке. Он подошёл к ёлке, поднял маузер и выстрелил в потолок.
… Утром, прихлёбывая из котелка горячий, пахнущий машинным маслом и углём чай, Рябинин слушал неторопливый рассказ Макарыча.
— Ты, милок, проспишь когда-нибудь всё царство небесное. Хоть выстрел-то слыхал?
— Слышал, — вяло ответил Миша и откусил кусочек сахара. — А мне такой сон снился, Макарыч…
Степанишин, прижав к груди краюху хлеба, отрезал от неё аккуратный ломоть и подал его Мише.
— Ешь, соня. И это называется боец взвода разведки. Так всех белых можно проворонить.
— Какие уж тут белые… Я рано утречком встал, на палубу выскочил, а того сторожевика, что вчера к нам цеплялся, и след простыл.
— След простыл, да не весь. Перебежчик у нас. Понял?