Цанка только кивал головой.
— Это хоть город — Чиили? — продолжала болтать Мадлена. — А там хоть театр кино — есть? А филармония? Ну, деревня. И ты там собираешься жить… Я думаю, что такой работник, как Басов, все может решить. Я имею в виду переезд в Алма-Ату, работу, квартиру и прочее… Тем более, что видно как они любят тебя… И чем ты их покорил? Наверное своими голубыми глазами. Ты умеешь их «строить»… А торт какой был? Просто безвкусица. Ты знаешь как я готовлю? Это моя слабость…
На следующее утро во время завтрака Алла Николаевна была строгой, даже злой.
— Ну успокойся, перестань, — гладил по руке ее супруг.
— Нет, не могу, — не выдержала женщина, — я ему как мать… Цанка, молчать не могу — она тебе не пара. Красивая кукла. Да, внешне красивая, а так пустышка, если не хуже.
— Ну, перестань, не говори так. Она еще молодая, — сглаживал обстановку Альфред Михайлович.
— Какая молодая? Ей тридцатый год. Она повидала жизнь. Я чувствую по-женски, она тебя не стоит, тебе нужна серьезная женщина, а не эта размазня, взбалмошная красотка…
Однако Цанка Басову не слушал, его сознание и все существование дышало и жило другим. Накануне вечером, провожая Мадлену, он не выдержал и решительно обнял ее, пытался целовать. Девушка отчаянно сопротивлялась, но он успел осознать молодость и гибкость ее упругого, рельефного тела, дурманящую злачность ее алых губ.
Вечером Цанка уехал, его на вокзале провожали Мадлена, ее мать и дочь. Глядя на них, он почему-то вспомнил Аллу Николаевну и подумал: «Старая дура». Он радовался, восторгался в душе, весь сиял. Вечер был теплый, спокойный. На крыше вокзала гоготали голуби, в сварах кружились воробьи. Небо было чистое голубое, высокое. Только далеко на западе в лучах заходящего солнца алым пламенем зардели редкие облака. В воздухе пахло пылью, вокзальной копотью и ранней оттепелью. Наступала весна. Это новая жизнь, новое поколение, новые чувства. Цанка махнул из окна рукой провожающим. Бабушка и внучка ответили ему тем же, и только Мадлена в смущении опустила лицо, искоса бросала печальный взгляд, пыталась скрыть выступившую слезу. «Какая прелесть! — подумал он в очередной раз, — как я смогу без нее жить?» Поезд прогудел, медленно тронулся.
…Через несколько дней Арачаев с сослуживцами сидел во дворе водхоза, курили. Вдруг мимо них, свирепо мурлыча, не видя ничего, прошел облезлый, немолодой, весь истерзанный в боях мартовский кот.
— Ты смотри, а этот еле ползет, а туда же, — подшутил кто-то.
Все хором захохотали. Смеялся и Цанка.
* * *
Стремительно наступила весна. С марта по июль месяцы были самыми напряженными в работе водхоза. Практически круглые сутки Цанка пропадал на работе. К тому же в это самое время заболел пневмонией и слег в больницу Саренбаев. Нагрузка на Арачаева возросла вдвойне. Весь день он ездил по каналам и шлюзам, а ночами занимался документацией.