— Ты Кухмистеров из Ленинграда?
— Из Питера я, — машинально фыркнул капитан, потом задумчиво, как индюк, уставился сверху вниз на Арачаева, — Ты меня не «тыкай» козел, бандитское отродье.
— А у тебя бабушка Эллеонора Витальевна? — не унимался старик.
— Что? — заорал офицер, и Цанка только теперь почувствовал резкий запах спиртного, — Откуда ты знаешь? Вы посмотрите, — теперь он обращался к сослуживцам, — Все знают, вся информация у них есть. Ведь я говорю, что среди нас шпионы, предатели. Они продают им все…
— А, Эллеонора Витальевна жива? — осиплым голосом, перебил капитана валяющийся на полу старик.
— Да замолчи ты скотина, — с силой ткнул сапогом Кухмистеров Арачаева, — Умерла она, умерла, — гаркнул он в лицо Цанка, — Вы посмотрите? Всем интересуются. Вот бандиты… Сержант подай бутылку… Нет, здесь трезвым быть нельзя. Кругом предательство, одни враги. Вы представляете? Нам русским, у себя в России — жизни нет, — он на ходу отвентил умело пробку бутылки, прямо из горла отпил несколько глотков водки, поморщился, не закусывал, — Этих тварей истреблять надо, как тараканов, а кто недоволен, надо гнать из России. Тоже мне, развели, понимаешь, гуманизм, демократия, человечность. Да мы их всех на своем горбу вскормили, грабят они нас и всю Россию, — он сделал еще несколько глотков, снова сморщился, — дай закусить…
На окраине Дуц-Хоте бронетранспортер остановился. Цанка вытащили, поставили на ноги.
— Где твой дом? — крикнул капитан, — Пошли.
Когда Цанка завели в собственный двор — он от ужаса обмер. К старому, толстому ореху, растущему прямо посередине лужайки, был привязан его внук, Ваха. Он весь был в грязи, одежда была изодрана, на лбу и под глазом горели ссадины, а нижняя губа раздвоилась, разошлась, обильно кровоточила. Пять-шесть передних зубов не было.
— Ваха, Ваха, — истошно крикнул Цанка, бросился к нему. Старика схватили, остановили. Он впился глазами во внука, больше ничего не видел, не чувуствовал, только заметил, как Ваха слабо поднял лицо и даже улыбнулся.
В это время молодой сержант докладывал обстановку Кухмистерову, отдал ему загранпаспорт Вахи.
— Так это что — тоже Арачаев? — надменно возмутился капитан, — Вот теперь все ясно. То-то я смотрю наш Арачаев все морщится, рапорты об отставке пишет, — обращался он громким голосом к окружающим военным.
После этого он важно подошел к привязанному, осторожно, боясь испачкаться в крови, одним указательным пальчиком поддел нос Вахи, и поднял избитое лицо.
— Ну что, бандюга, — усмехнулся он, — сколько наших ребят погубил? А наш Артур Арачаев — случайно тебе не родственник? А в Турции что делал? Скотина, — и он с силой два раза ударил кулаками в грудь молодого Арачаева, Ваха еще больше согнулся, застонал, а офицер сделал шаг назад и с размаху, ногой нанес мощный удар в пах, потом как каратист подскочил и в прыжке пнул сапогом в лицо. От резкого удара голова юноши заметалась как футбольный мячик из стороны в сторону, брызги крови и слез полетели веером по кругу, обдали обильными пятнами лицо и китель капитана. Кухмистеров осмотрел свой мундир брезгливым взглядом.