Так у них в доме поселились Джек Лондон, которого ни у кого из знакомых мальчишек не было, Конан Дойл, Стивенсон, Золя, Фейхтвангер, Мопассан, Брет Гарт, О. Генри, сочинения русских и советских классиков.
Попадались и несвойственные для такого ряда книги — Бунин, Платонов, Зощенко, Паустовский. Володя читал все подряд, занимая чтением любую свободную минуту. Книжная жизнь героев, их истории казались ему порой значительнее, реальнее собственной жизни, интереснее того, что происходило вокруг.
Любимой серией деда была — «Пламенные революционеры». Он следил за выходом новых томиков по специальной газете, настоятельно просил, чтобы в комбинатовском книжном магазине ему оставили новинку. Эта серия была не по подписке, томики приходилось отлавливать. Среди них попадались настоящие шедевры. А потом, когда в школе по истории изучали что-либо близкое к этому периоду или к этой теме, дед доставал книжку с полки — часто из второго ряда, где она стояла, забытая и невидная, — и давал Володе. Сам он не читал книг, не успевал, только просматривал. Но имел на лучшие из них какое-то верное чутье. Причем имена не всегда бывали «громкими». Деду достаточно было открыть книжку, как-то особо понюхать ее, повертеть в руках, посмотреть аннотацию, введение, открыть в нескольких местах — и все: он составлял свое мнение, и, как часто убеждался Володя, безошибочное.
Володя получил представление об истории в основном из книг библиотеки деда. Когда как-то разговор зашел о революционерах, дед подсунул ему «Нетерпение» Юрия Трифонова, и Володя сразу же, еще тогда, решил, что никогда не пойдет в революцию, какой бы она ни была. Он не будет разрушать. Эти люди, которые жили в этой стране до него, хорошие и умные, смелые люди, столько разрушили, что теперь нескольким поколениям надо будет создавать и создавать, пока не приведут страну в порядок. Так он решил, прочитав «Нетерпение».
Вообще, дед был в его жизни главным человеком — после мамы, конечно. Кроме страсти к книгам у деда была страсть к костюмам. На комбинат он ходил в рабочей спецовке. А после работы — в костюме. И носил отглаженный костюм дома, «даже в туалет», как подшучивала бабушка.
У деда в костюме была какая-то особая выправка. Он не был профессиональным военным, но очень походил на строевого офицера. А вообще-то он происходил из крестьян. Его отец пришел пешком в город, где они и жили с тех пор. На войне дед был простым солдатом. Дошел до Праги, имел ордена, остался жив, хотя и перенес контузию, после которой его из армии списали.
Непонятно почему, но костюмы были его слабостью. В старости, уже в конце жизни, он донашивал пиджак от черного костюма, а брюки — от коричневого. Бабушка умела аккуратно чинить и штопать. Подкладку пиджака она меняла несколько раз. Пиджак, несмотря на ее старания, выглядел все равно поношенным. Володя помнил, как лоснились рукава у последнего дедова костюма. Дед проявлял требовательность и к рубашкам. У него были четыре любимые рубашки, и никаких новых он не признавал. Профком, домашние исправно дарили ему на 23 февраля и в День металлурга рубашки из чистого хлопка. Однако дед, поблагодарив, откладывал их, даже не распечатывая. Бабушка умудрялась штопать воротнички и манжеты так, что, по мнению деда, они были как новенькие.