«Прощай. Ты остаешься и у меня за плечами. Постарайся не бежать перед глазами. Не объявляйся больше в жизни моей. Не опережай ни сердца, ни дыхания. Ты и так занозой болючей жить останешься. Но остановись, даже во сне! Не опережай судьбу мою. Я немало выстрадал. Отпускай совсем», — поднял Аслан небольшой осколок скалы и, завернув его в тряпицу, взял на память.
— Аслан! Аслан! Скорее! — торопил бригадира старший охраны, вернувшийся из зоны, размахивая какою- то бумажкой.
«Амнистия!» — екнуло сердце. И со всех ног припустил человек к машине.
— Читай, — подал бригадиру ответ на запрос о родителях. Буквы прыгали перед глазами. Никак не собирались в слова. Не доходил смысл. Бумага прыгала в руках.
— Давай сюда, — попросил старший охранник и начал читать вполголоса: — Значит, и они тут, на трассе… Только не выжили. Здесь, навсегда. Реабилитированы еще в прошлом году. Да толку с того, если реабилитация запоздала к ним.
«Что? Вот этот встречный участок прокладывал отец? А мать умерла годом раньше в другой зоне? За что?» — Аслан отвернулся. Пальцы торопливо нащупывали пуговицу на воротнике.
— Их взяли в Одессе. С теплохода, уходившего в Турцию. Оттуда — в Магадан. Отец до реабилитации не дожил двух дней. Туберкулез сломал. Мать — от цинги… Они не знали, что работали неподалеку друг от друга. Лишь через неделю власти узнали, что старший сын Хасан, уехал на теплоходе в Турцию. Он был в соседней каюте с детьми-ровесниками и не видел, как забрали родителей. Пожилой профессор, покидавший родину, верно, тоже не с добра, взял мальчонку к себе. Поселился подальше от России. В Бразилии. Там Хасан вырос и выучился. Стал коммерсантом. О матери и отце знает мало. Об их гибели его пока не уведомили…
Чья-то услужливая рука написала чернилами внизу под отпечатанным текстом адрес брата.
— Написать? Но помнит ли он меня? Нужен ли ему в братья колымский призрак? Зачем к его сердцу прокладывать эту трассу? Пусть он не знает о ней. Но о чем писать? Да еще из заключения, из зоны? О том, что работал рядом, перенес много мук, но не увидел отца и мать. Навсегда разделила и отняла их друг у друга Колыма. Забирая, она ничего не дает взамен. Она отнимает до нитки, до последней теплины. Вчерашнее, сегодняшнее и на завтра — под процент.
Аслан никогда не плакал. Даже в самые горькие, страшные минуты. Да и не он это… Сердце не выдержало. И текли по щекам беззвучные слезы. Самые злые, самые горькие.
«Где умер отец? Там, за перевалом, где скалы ножами впились в серое небо? А может, в том холодном распадке?» — шатаясь, идет человек по дороге, уходит от машины, бригады. Куда? Сам не знает. Ведь где похоронен отец — не узнать никогда. Никто не обозначает могил зэков, не ставит плит и памятников. Простой крест поставить в изголовье некогда. Ведь зэк в отчетах — рабочая единица. Его фамилия, имя, отчество, вся жизнь — уместились в номер. Другое не интересовало администрации зон. Умер человек — вычеркнули номер. И забыли, кто под ним значился. Кому нужны эти сведения? Родным? Пусть скажут спасибо, что их миновала чаша сия…