Как он измыслил подобное? Когда успел во мне разочароваться? О чем они беседовали с Лапонецким? Что могло настолько стремительно изменить его сознание? Совсем недавно мы были так близки и так счастливы! Строили планы, купались в любви. Он называл меня своим Аленьким цветочком.
А теперь на все мои вопросы упрямо твердил в ответ: сильнее всего жалеет, что встретил меня на своей скромной жизненной аллее.
С трудом помню, как добралась до дома. Как разделась, как легла. В сомнамбулическом трансе провалялась незнамо сколько. Может быть, два часа, может быть, четыре, может, целый день. Мир рухнул.
– Алечка, ты ужинать будешь? – спросила мама, вернувшись домой после прогулки с папой в парке. У того от сидячей работы обнаружили специфическое мужское заболевание, и врач прописал ему ежевечерний променад.
– Не буду, мама, – просипела я, – ничего не хочу.
Мама взволнованно потрогала мой лоб.
– Ты не заболела?
– Заболела, мама…
В подтверждение я протянула ей листок, исписанный под диктовку израненного сердца:
У грусти нет конца, но есть начало,
Я поняла, что он ушел, я закричала,
Но это был не крик, а только стон,
Почти неслышный стон – кошмарный сон.
В который раз мне снится это море,
И мы вдвоем, и мы не знаем горя,
Мы оба молоды, красивы и беспечны,
Нам кажется, что юность бесконечна.
Но и у моря есть свои пределы.
Пределов нет у грусти – вот в чем дело!
И он ушел.
И тихий стон раздался,
Как будто крохотный оркестр
Во мне сломался.
Что ж, пусть уходит,
Пусть уходит, пусть!
Проснусь я, и исчезнет море,
Пусть!
И молодость исчезнет наша,
Пусть!
Прощайте все. Привет тебе, о, Грусть!
– Алечка, ты хочешь сказать, что сочинила это стихотворение? – удивленно переспросила мама.
– Конечно.
– Когда же? Сегодня?
– Да, сегодня.
– Но ты не смогла бы придумать такое, Аля!
– Мама еще раз пробежала стих глазами.
– Почему?
– Ну не знаю. Уж очень глубокие переживания женщины… я бы сказала, зрелой женщины. Ты слишком юна для них. – Мама снисходительно гладила меня по голове.
– Это значит, тебе не понравилось, мама? – дрожащим от обиды голосом спросила я.
– Конечно, мне понравились стихи, но, сознайся, мартышка, у кого ты их списала?
– У Франсуазы Саган, – буркнула я и отвернулась к стене.
На следующее утро, назло всем, я водрузила на плечи рюкзак с теплыми вещами и поехала в институт, где нас, новобранцев, пересчитали, рассадили по автобусам и отправили на сельхозработы. Мне вдруг нестерпимо захотелось трудностей и лишений: ранних подъемов, недоеданий, изнурительной физической работы. Необходимо было, загрузив себя максимально, забыться, затеряться среди новых, незнакомых людей, ничего обо мне не знающих.