Иконостас Шверина напоминал иконостас Растрелли в Андреевском соборе, но это было его достоинством, а не недостатком. Резчик-сницар получил от монастыря грандиозную сумму в четыреста рублей (пара лучших рабочих волов серой украинской породы стоила всего три рубля).
Воспоминание о задумчивом и каком-то оматериализованном взгляде цесаревича заставляло Бенкендорфа поверить в петербургскую повесть, которую не впервые слушал сейчас.
— Я был сначала изумлен этой встречей, — продолжал цесаревич, — затем мне показалось, что я ощущаю охлаждение в левом боку, к которому прикасался незнакомец.
У герцога де Линя невольно вырвалось:
— Когда Гамлет явился на свидание с призраком отца, он заметил: «Как воздух щиплется: большой мороз», а друг Горацио ему вторил: «Жестокий и кусающийся воздух».
Однако цесаревич не обратил внимания на многозначительную реплику.
— Я почувствовал охватившую меня всего дрожь и, обернувшись к Куракину, сказал:
«Мы имеем странного спутника!»
«Какого спутника?» — спросил он.
«Вот того, который идет у меня слева и который, как мне кажется, производит достаточный шум».
Куракин в изумлении раскрыл глаза и уверил меня, что никого нет с левой стороны.
«Как?! Ты не видишь человека в плаще, идущего с левой стороны, вот между стеной и мною?»
«Ваше высочество, вы сами соприкасаетесь со стеной и мною, и нет места для другого лица между вами и стеной».
— Я протянул руку, — и цесаревич поднялся из-за стола и действительно протянул руку, как слепец, — и впрямь почувствовал камень. Но все-таки человек был тут и продолжал идти со мною в ногу, причем шаги его издавали по-прежнему звук, подобный удару молота.
Бенкендорф хорошо знал эту манеру цесаревича — протягивать руку и как бы ощупывать что-то в воздухе. Он делал такой жест, правда, редко и в минуты крайнего душевного возбуждения.
— Я стал рассматривать его внимательно, — продолжил цесаревич, — и заметил из-под упомянутой мной шляпы особенной формы такой блестящий взгляд, какого не видел ни прежде, ни после. Взгляд его, обращенный ко мне, очаровывал меня; я не мог избегнуть действия его лучей. «Ах, — сказал я Куракину, — не могу передать, что я чувствую, но что-то странное».
Цесаревич часто высказывался подобным образом. Недавно в Киеве после посещения Михайловского и Софиевского монастырей они отправились крещатицким взвозом на Подол, где у Триумфальных ворот гостей встречал войт и граждане с хлебом и солью. После службы во Флоровском монастыре и теплой беседы с монахинями из лучших фамилий империи все отправились ужинать в магистрат. Едва стемнело, как вспыхнула иллюминация. Вверху под короной изображалось вензелевое имя императрицы, чуть ниже по сторонам имена великой княгини и цесаревича, еще ниже и посередине пиротехник вывел: Александр и Константин. Под этим пылающим великолепием рисовалось внутреннее убранство храма с жертвенником, а на нем тринадцать горящих сердец — по числу чинов, присутствующих на ужине в магистрате.