Шпионы Савари и система зеркал
Балашов и Аракчеев, покидая дворец, не помышляли о войне. Они забыли, зачем приехали в Вильну, забыли о вражеских провиантских складах и оружейных магазинах, тянувшихся вдоль Вислы, забыли о том, что в крепостях сосредоточено всякого французского довольствия и амуниции не меньше чем на год, забыли о донесениях польских и немецких агентов, в которых подтверждалось, что Великая армия, сколоченная корсиканцем, возникнет на туманных берегах Немана не позднее конца весны. Их мысли целиком поглощала неожиданная диверсия в Закрете. И Балашов и Аракчеев не сомневались в злонамеренности обвала. Опыт подсказывал, что без зачинщиков не бывает катастроф. Преступников надо обнаружить и предъявить государю во что бы то ни стало. Именно в его благосклонности и крылся смысл жизни, отягощенной постоянными тревогами и опасностью дать непоправимый промах, рухнув, как деревянная галерея в Закрете, в пропасть немилости. Ничего нет горше в России, чем опала, часто несправедливая. Неопределенный и неназванный внутри страх терзал сердца с утра до вечера, вынуждая прибегать к крутым мерам всегда и везде — там, где можно было рассчитывать только на ум и ловкость.
А Бенкендорф, покидая дворец, отводил взор в сторону от любопытных взглядов дежурного офицера и флигель-адъютанта. Ему, дьявольски утомленному бешеной скачкой в Закрет и обратно, пришлось еще тащиться к графу Аракчееву и юлить перед ним в ответ на прямые вопросы. У него недостало времени обдумать необъяснимое происшествие. Он изучил на собственной шкуре повадки французской секретной полиции еще пять лет назад, когда парижские ищейки в черных одинаковых redingotes[7] и черных шляпах, сдвинутых на затылок, с черными массивными зонтиками-дубинками в руках, обтянутых черными перчатками, следили издали и вблизи за каждым его шагом. Иногда они нахально задевали его плечом и окидывали насмешливым взором с головы до пят. Он не забывал пристальные и злые глаза Наполеона — мимолетный косой сабельный их удар, которым однажды встретил его корсиканец в Фонтенбло, где Бенкендорф нередко оставался ночевать в апартаментах посла графа Петра Александровича Толстого. Это случилось на другой день после неосторожного посещения за кулисами обворожительной мадемуазель Жорж. Он любил крупнотелых женщин, столь редких на парижских подмостках, и особенно на сцене Comédie Française. Актриса Шевалье, не дававшая ему в юности проходу, смеявшаяся над ним, когда он пугливо оглядывался: не видит ли кто, как она цепляет пальчиком его флигель-адъютантский, недавно полученный из рук императора Павла аксельбант, чем-то напоминала ему мадемуазель Жорж. Возможно, размашистыми чертами лица и глубоким грудным голосом, обещавшим сладостные мгновения любому, кто в тот момент ее слушал. Талант актрисы — привлекать всех и не отдавать никому предпочтения!