— Ты сама выита и приблизилась ко мне на улице. Но ты сильная. Я не смогла в тебя вселиться — даже в каноэ, когда пыталась тебя ослабить. Пришлось подождать и заманить тебя сюда.
Мизинчик вновь ощутила незнакомые спазмы и боль в спине. В грудях заныло. Потом между ног потекла тонкая струйка.
Нужно было бежать — бежать, пока не поздно, пока Авни не учуяла.
Она отступила еще на шаг, потом еще.
— Где Милочка? — закричала она. — Говори! Она здесь? Она жива?
Мизинчик окинула безумным взглядом траулер, причал, берег, простершийся в бесконечность.
Авни усмехнулась:
— Она обрела свободу. Этого у нее не отнять.
Затем она достала из сари кокос — не высохший, как остальные, а незрелый, гладкий, зеленый.
— Ты пришла не за ней, а за этим.
— За кокосом?
— За правдой.
— Нет! — выкрикнула Мизинчик. Еще шаг назад. И еще.
— Ты должна его выпить.
— Нет! Оставь меня в покое, оставь в покое мою семью!
— Я не уйду. Никогда не уйду. Если не ты, то Савита. Или Парвати, после того как родит.
Мизинчик засомневалась. Она уже раз отвернулась от правды — там, в ванной с призраком. Ее решение привело к катастрофе. «Если б я только осталась, послушала, поверила, с призраком все было бы хорошо. И с Милочкой тоже».
Она не смогла отвернуться во второй раз, хотя ей так сильно хотелось.
Она знала, что с древнейших времен кокосы подносили богам — эти орехи в твердой скорлупе символизировали человеческий череп, вместилище эго. Расколоть его у ног богини, выпить молоко или съесть мякоть — значит отказаться от своего «я», стать добровольным сосудом всеобъемлющей божественной Истины.
Она выхватила кокос из рук Авни и закрыла глаза. Авни вонзила в него койту и поднесла орех к губам Мизинчика.
Молоко потекло в горло.
Мизинчик упала на колени, изо рта пошла пена, на губах заклокотал вопль.
Авни добилась своего.
Наконец-то она заполучила Мизинчика.
Серебряный сосуд для пуджи
Худощавая фигура несмело приблизилась к зеленым воротам, скрытым за лозами бугенвиллей. Человек протянул руку к воротам, но потом отдернул ее и поднял глаза к небу. В то утро дождь едва накрапывал.
Сонные обитатели бунгало услышали глухие шлепки ладони о ворота. Они подождали, пока шум стихнет, растворившись среди прочих звуков, оглашавших утренний воздух. Но шлепки стали настойчивее. Послышался оклик. Парвати вышла на разведку.
— Кто там? — устало спросила Маджи, пробудившись от дремоты на своем троне.
— Гулу.
— Прогони его.
— Он хочет поговорить с вами.
— Не о чем нам говорить.
— Он должен что-то сказать о том дне, когда погиб ребенок.
Маджи замерла, качнулись лишь ее двойные подбородки. Затем она медленно выпрямилась, взяла трость и побрела к воротам, накрепко закрыв за собой дверь.