тебе путь будет закрыт.
— Это месячные? — спросила Мизинчик. Она слышала о них от Милочки.
— Ничего страшного, Мизинчик-ди. Все девушки через это проходят.
— Не так уж это безобидно, — вставила Парвати, ткнув пальцем в Мизинчика. — Теперь ты сможешь рожать. Если, конечно, муж попадется с нормальной штуковиной, а не то что мой.
— А как же привидения? — спросила Мизинчик.
— Мои первые месячные случились уже в Бомбее, — продолжала Парвати. — Меня мучили кошмары. Видела Бабу как наяву, но это был сон. Ого, как он на меня смотрел! Сердился, что мы уехали из Бенгалии. Но ведь они сами нас бросили! И нечего теперь на меня дуться!
— Это было давным-давно, Мизинчик-ди, не думай, — успокоила Кунтал.
— Что с ними? — спросила Мизинчик.
Парвати швырнула валек, вздохнула и вышла.
Кунтал молча вернулась к стирке.
Воздух незаметно посвежел.
Мизинчик ополоснулась, по телу побежали мурашки.
— Тебе тоже холодно? — спросила она Кунтал.
Та покачала головой и потрогала ей лоб.
— При месячных чуть-чуть знобит, но это ничего, тело ведь охлаждается, на? Давай быстрей домывайся.
Мизинчик плеснула себе в лицо водой и открыла глаза. В ведре ей померещилась вспышка — черный всполох, и он почему-то ослепил. Затем, когда сморгнула, — красная и серебристая пульсация, на долю секунды.
— Ты видела? — вскрикнула Мизинчик.
Кунтал подняла глаза:
— Что видела?
— Всполохи в ведре!
Сощурившись, Кунтал заглянула внутрь и с сожалением покачала головой.
Мизинчик понуро одевалась.
— Ты веришь мне?
— Наступят со дня на день, — ласково сказала Кунтал. — В первый раз всегда как-то диковато…
Парвати вернулась с тонким пакетом, завернутым в старое сари. Она уселась на деревянный табурет и медленно, даже почтительно развернула желто-красную ткань бандхани[104].
— Ах, ди, — вздохнула Кунтал, догадавшись. — Мизинчик ведь еще маленькая…
— Она хочет знать, что произошло, и я покажу ей.
Номер газеты «Стэйтсмен» от 22 августа 1943 года. В пожелтевшем, забрызганном кровью конверте — целая страница с фотографиями изможденных женщин и детей, умирающих на улицах города.
— Видишь этот снимок? — ткнула Парвати. На зернистом черно-белом фото растянулась шеренга женщин с торчащими ребрами и осунувшимися лицами, а в углу к повозке прислонился расплывчатый мужчина. — Там, в конце, наши родители. В деревне был голод, и они уехали в Калькутту за едой.
Мизинчик не могла оторваться от смазанных фотографий, особенно от снимка с матерью в порванном сари в горошек.
— Нашли?
— Издеваешься? — крикнула Парвати, поглаживая фото. — Все оказалось враньем. В городе тоже еды не хватало. Они умерли прямо на улице.