— Ты дурак все-таки невероятный… Глупый, нечуткий франконец. Ничего ты не понимаешь в женщинах, а в хороших женщинах особенно. — Неудобно сидеть рядом с человеком, слушать как он слегка растягивает гласные. Манерничает. И слышать его внутри. — Нет, это предел фантазии… ну вот добавь в свой суп еще одну переменную: Саша у нас второй проректор. Соответственно, копия твоей записки об уходе почти наверняка пошла ей. А ты не ушел. А она, в отличие от тебя, старается смотреть вокруг. Вот представь себе, что она узнала, как тебя удержали. Что тебе еще непонятно?
— Пристрелить из жалости? Это воплощенная эта… как это называется?
— Метафора, — подсказывает Анаит, хотя это, конечно, никакая не метафора — но Шварц радостно кивает.
— Знаешь, что хуже всего? То, до чего он нас всех довел. И не говори, что тебя не довел. Ты же его до сих пор считаешь меньшим злом, джунгли все глубже, партизаны все толще, а все еще меньшее зло. Лехтинен — красивая же баба, умница, и вот тебе. Ты был дурак, что от нее отказался. Я, ну я сам виноват…
— Все сами виноваты, — слегка, только обозначая, ведет плечами Левинсон. На самом деле, просто наклоняется всем корпусом — вперед и вправо, вперед и влево. — И Саша, и ты, и в первую очередь я. Нужно было мне все вам сразу рассказать. Тебе уж во всяком случае. Но вы так уперлись носом в свои делянки… и все было не так уж и скверно.
— У тебя, что, тоже в шкафу скелет?
— У меня-то… у меня этих скелетов рота и взвод обеспечения. Я ваше начальство, Анаит, с ними уже познакомил. Понимаешь, мне ведь понравилась идея образовательной реформы. Но какой же эксперимент без контрольной группы. Вот я и стал параллельно собирать данные по всем четырем филиалам… Так что Моран очень долго был для меня меньшим злом. Практически до прошлой недели.
— Он больше не будет, — зло усмехается Шварц. — Придется иметь дело с большим. Тебе придется. Мне осталось только уйти, так что — я ничего не слышал, никаких намеков. Пожалуй, я вас оставлю, — поднимается он.
Задерживать его никто не собирается.
— Не получилось. — грустно говорит Левинсон, возвращаясь. — Не клюнул. Он, представляете, даже жучка здесь не оставил. Даже не попробовал. Значит, и в самом деле не хочет. И разонравился я ему. Вы не беспокойтесь, он не пропадет. Он крепко держится, на самом деле. Ну ладно. Госпожа инспектор, что у нас еще на повестке?
На повестке — ничего. Можно было бы еще побеседовать с Лехтинен, если бы она согласилась, но Анаит все-таки не следователь, никогда не пыталась им быть, и в эту-то авантюру полезла только из желания довести дело до конца, расставить точки над i. Из нестерпимого любопытства, если на то пошло. Как хозяин квартиры, который помер бы, не разобравшись.