А затем приходит боль. Острая, немыслимая боль, как будто его разрывают на части.
— Доверься мне, — шепчет ему на ухо Селия, и он перестает бороться, забывая про всё на свете, кроме неё.
За миг до взрыва, до того, когда белый свет становится слишком ослепительным, чтобы разглядеть что именно происходит, они растворяются в воздухе. Вот, всего миг назад, они были здесь, Селия, в развевающемся платье на ветру и дожде, Марко, прижимающий руки к её спине, а в следующую секунду вместо них остается пятно света и тени.
Когда они оба исчезают, цирк охватывает пламя. Огонь облизывает шатры, извиваясь вверх в дождь.
Оставшись одна во дворе, Цукико вздыхает. Огонь огибает её, не касаясь, закручиваясь в воронку. Освещая акробатку невозможно ярким светом.
А затем, так же быстро и неожиданно, как он вспыхивает, сходит на нет.
Витой котел, в котором горел костер, становится пустым, на дне нет даже тлеющих углей. Дождевые капли отзываются глухим эхом ударяясь о металл, которые испускает пар, потому как сам котел всё еще горячий.
Цукико достает из кармана еще одну сигарету, щелкая зажигалкой почти ленивым жестом. Пламя легко вспыхивает, несмотря на дождь.
Она смотрит на котел, залитый водой, пока ждет.
Нью-Йорк, 1 ноября 1902
Если бы Селия смогла открыть рот, то закричала.
Но столько всего нужно контролировать между теплом и дождем и Марко в её объятьях. Она сосредотачивается только на нем, вытаскивая все, что было между ними, когда она старается отстраниться. Держа в памяти каждое прикосновение его кожи к ее, каждую секунду, что она провела с ним. Проведенное им с ней.
Вдруг всё исчезает. Нет ни дождя. Ни огня. Простиралось спокойное белое ничто. Где-то в этом небытие, часы начинает отбивать полночь.
Стоп, думает она. Часы продолжают звонить, но она ощущает, где-то уже на подступах тишину и спокойствие.
Положить начало, это самая простая задача, понимает Селия. Вытащить их обоих — вот, где трудность.
Это напоминало залечивание её порезанных пальцев, когда она была ребенком, доведенная до крайности. Приходится отчаянно удерживать равновесие, пытаясь вновь отыскать эти крайности.
Это было так просто всё отпустить. Это было бы гораздо проще всё отпустить. И гораздо менее болезненно. Она борется с искушением, восставая против боли и хаоса. Борясь за контроль над собой и своего окружения.
Она выбирает место, чтобы сосредоточиться, знакомое место, о котором она может думать. И медленно, мучительно медленно, она переносит себя в безопасное место. Пока она не оказывается стоящей посреди собственного шатра, посреди арены, окруженная пустыми креслами.