Она произнесла его имя так, будто на него сердилась.
— Она искусна.
— Скажи мне, сколько мне лет. — Голос был холоден, как у сердитого взрослого.
— Не могу сказать. Не знаю, почему, но не могу.
— Сколько лет Терезе?
Я посмотрела на темноволосую вампиршу, вспомнила силу ее давления на мой разум. Она надо мной смеялась.
— Сто или сто пятьдесят, не больше.
Она спросила, и лицо ее было непроницаемо, как мрамор:
— Как, не больше?
— Такое у меня ощущение.
— Ощущение?
— В голове у меня. Ощущение… определенной степени силы. — Терпеть не могу это объяснять. Всегда получается какая-то мистика. А тут никакой мистики. Я знала вампиров, как некоторые люди знают лошадей или автомобили. Природный дар. Практика. Но вряд ли Николаос понравится сравнение с лошадью или машиной, так что я не стала об этом распространяться. Видите, я вовсе и не дура.
— Посмотри на меня, человек. Посмотри мне в глаза.
Голос ее был все так же ровен, без той командной силы, какая бывала у Жан-Клода.
Ага, посмотри мне в глаза. Кажется, мастер вампиров всего города могла бы придумать чего-нибудь пооригинальнее.
Этого я тоже вслух не сказала. Глаза у нее были то ли серые, то ли голубые, то ли серые и голубые одновременно. Взгляд ее давил на мою кожу, как пресс. Подними я руки, я бы, наверное, могла что-то от себя оттолкнуть. Никогда я еще так не ощущала взгляд вампира.
Стоящий справа от нее солдат поднял на меня глаза, будто я, наконец, сделала что-то интересное.
Николаос встала и вышла чуть вперед всего своего антуража. Ростом она была мне по ключицу, то есть очень низенькая. Минуту она стояла, прекрасная и эфирная, как картина живописца. Никаких признаков жизни, только сочетание прекрасных линий и подобранных цветов.
Она стояла неподвижно и открыла мне свой разум. Как будто открыла запертую дверь. Разум ее ударился об меня, и я зашаталась. Ее мысли вонзились в меня, как ножи, как сны со стальными кромками. Искры ее разума танцевали у меня под черепной крышкой, и там, где они касались, все немело и болело.
Я стояла на коленях, а как упала — не помнила. Было холодно, очень холодно. И для меня ничего не было в мире. Я была мелочью вне этого разума. Как я думать могла назвать себя ей равной? Как я могла не поползти к ее подножию и не молить о прощении? Мое высокомерие не терпимо!
Я поползла к ней на четвереньках. Кажется, это был правильный поступок. Я должна была вымолить ее прощение. Мне нужно было прощение. Так как же приближаться к богине, как не на коленях?
Нет. Что-то здесь было не то. Но что? Я должна просить богиню меня простить. Я должна поклоняться ей и делать все, что она повелит. Нет. Нет.