— Вы помогаете только женщинам?
— Только женщинам. Мужчины иногда обращаются, но мы не оставляем их в приюте — кормим и выпроваживаем. У мужчин выбор богаче. Женщинам нужна помощь их сестер. Что меня привлекает в нашей деятельности чуть ли не больше всего, так это то, что здесь вступают в контакт женщины из разных классов общества. Мы видим, что у нас больше общего, чем различий, несмотря на кажущуюся пропасть между богатыми и бедными. Мы близимся к революции в роли женщины в обществе и стремимся к тому, чтобы перемены коснулись всех женщин, как богатых, так и бедных.
— Большинство из тех, кого я видела сегодня, явно к бедным не принадлежат.
Марджери улыбнулась.
— Я обращаюсь ко всем. С одной стороны, мои сестры из самого бедного слоя с их насущными, даже отчаянными нуждами. Эти нужды легче определить: лечение туберкулеза, благотворительные спектакли, теплая одежда для детей. С другой стороны, те, кто сегодня заполнил зал, и те, которые сидели у меня за чаем. Женщины вашего круга, созревшие во время Великой войны, выполнявшие работу, о которой и не слыхивали в детстве. И женщины постарше, управлявшие хозяйством во время войны и увидевшие теперь себя гарпиями и узурпаторами, вытеснившими мужчин с рабочих мест. Моя задача свести их вместе, слить воедино.
— Бедненькие богачки, — пробормотала я.
— Их нужды реальны, — резко одернула меня Марджери. — Их мучает не менее острый голод, даром что духовный, а не физический. С какой-то точки зрения даже более острый, потому что нелегко определить его причину, некого винить, кроме самих себя. Пустые полки в кухне обнаружить легко, другое дело — пустое сердце.
— Пустое сердце? Пустая жизнь? Опустошенность? — взвилась я, все еще под впечатлением увиденного во время ночной прогулки по Лондону. Чтобы выманить свою собеседницу из укрытия, сбить с укрепленных позиций, я готова была даже несколько покривить душой, и мои высказывания не вполне согласовывались с моими же убеждениями. — Боюсь, что большинство этих «опустошенных» особ с вами не согласятся. Пустые полки — тяготы образования и вынужденного безделья! Мы ведь живем не в девятнадцатом веке и даже не в начале двадцатого. Наступает одна тысяча девятьсот двадцать первый год! Никто не вернет этих «опустошенных» бедняжек обратно, не облачит их в корсет из китового уса или в неуклюжий кринолин. Да что там говорить, иные из них даже обладают правом голоса!
— Право голоса — жалкая подачка. Отпуская изработавшегося раба на волю, хозяин ничуть не подрывает основы рабовладения. Точно так же, наделив жалкую часть женщин правом голоса, вы не компенсируете всех тягот, выпавших на их долю за время войны, не говоря уж о вековечном угнетении всего женского пола. Это право голоса лишь вбило клин в движение за эмансипацию, раскололо феминисток, обмануло многих из них.