Когда я подошел и молча стал в стальной шкаф рядом с ним, он с точным щелчком закрыл за нами дверь и задумчиво оперся о стену. Я было собрался попросить его объяснить мне несколько вещей, как вдруг из горла у меня вырвался крик ужаса Без малейшего шума или предупреждения под нами стал проваливаться пол.
— Неудивительно, что вы зеваете, — проговорил сержант тоном светской беседы, — очень душно, вентиляция далеко не удовлетворительная.
— Я просто кричал, — выдавил из себя я. — Что такое с этим… боксом, где мы стоим? Куда…
Мой голос угас в сухой клекот испуга. Пол падал под нами с такой быстротой, что раз-другой он, казалось, падал скорее, чем мог падать я сам, так что я был уверен, что ноги мои отрываются от него и я занимаю на короткие промежутки времени положение на полпути между полом и потолком. В панике я поднял правую ногу и топнул ею вниз всем весом и изо всех сил. Пол я ударил, но всего лишь с ничтожным звяком. Я выругался, застонал и закрыл глаза, пожелав себе счастливой смерти. Я ощущал, что внутри меня тошнотворно прыгает желудок, как мокрый мяч, полный воды.
Господи помилуй!
— Не вредно бывает, — сказал сержант, — малость поездить и посмотреть разные места. Это здорово расширяет кругозор. Широкий кругозор — великое дело, он почти всегда приводит к дальновидным изобретениям. Посмотрите на сэра Вальтера Ралея, изобретателя педального велосипеда, сэра Джорджа Стивенсона с— паровым двигателем, Наполеона Бонапарта, Жоржа Санда и Вальтера Скотта — все как один великие мужи.
— Мы… мы уже в вечности? — прощелкал я.
— Мы еще не там, и тем не менее мы уже почти там, — ответил он. — Вслушивайтесь во все уши и ждите малюсенького щелчка.
Как бы я мог описать свое конкретное положение? Заперт в железной коробке с семипудовым полицейским и без конца жутко падаю, слушая речи о Вальтере Скотте, при этом также слушая, не прозвучит ли щелчок.
Щелк!
Наконец он пришел, четкий и грозный. Почти тут же падение переменилось — либо вовсе остановилось, либо стало падением гораздо более медленным.
— Да, — жизнерадостно сказал сержант, — вот мы и там.
Я ровным счетом ничего не заметил, кроме того, что штуку, где мы находились, встряхнуло, и пол, казалось, внезапно стал оказывать моим ногам сопротивление, вполне возможно, что и вечного свойства. Сержант потеребил набор шишкообразных приспособлений на двери, по прошествии некоторого времени открыл ее и шагнул вон.
— Это был лифт, — заметил он.
Странно, что, когда ожидаешь чего-то ужасного, разрушительного и не поддающегося расчету, а оно так и не материализуется, испытываешь скорее разочарование, нежели облегчение. Во-первых, я ожидал вспышки раздирающего глаза света. Иных ожиданий, достаточно ясных, чтобы их можно было упомянуть, у меня в мозгу не было. Вместо этого излучения я увидел длинный коридор, беспокойно освещенный на равных расстояниях грубыми самодельными шумовыми механизмами, так что было видно больше тьмы, чем света. Стены коридора, казалось, были сделаны из скрепленных болтами чугунных листов, в которые были рядами вделаны небольшие дверцы, напомнившие мне либо духовки, либо печные заслонки, либо индивидуальные сейфы, какие банки сдают в аренду клиентам. Потолок в тех местах, где мне его было видно, состоял из массы проводов и чего-то вроде особо толстых проводов или, возможно, труб. Все время был слышен совершенно новый шум, не лишенный музыкальности, — то как вода, журчащая под землей, то как сдержанный разговор на иностранном языке.