Рабоче-крестьянская молодежь советской России выйдет из государственной школы советской интеллигенцией. Советская интеллигенция исторически и психологически будет, конечно, детищем пореволюционного быта, пореволюционной России.
(День. Время обеда).
Вагон-ресторан. Держит какой-то кавказский человек. Дороговато. Но зато честь-честью, все на месте: «по-старому». Семашко вчера, удовлетворенный, написал в книге похвальный отзыв, к великому удовольствию хозяина. Кланялся, благодарил. Вечером вчера же, под пианино, какой-то длинный немец с какой-то нарядной харбинской дамой долго танцевали фокстрот. «Быт». Скучно.
Обедают там, однако, лишь пассажиры, которые с достатком: «кусается». Пролетариат питается по станциям, у будок с «торговлей съестными припасами». («И этот царь политического строя выброшен на улицу!» — Жорэс в 1893 году). Как и в прежнее время, — помню колчаковский анабазис, — будки полны сытной, добротной сибирской снедью. Те же гуси, поросята, молоко. И те же бабы, и тот же пейзаж:
А ты все та же: лес, да поле,
Да плат узорный до бровей…
[348]Та и не та. Что та, ощущаешь всем существом, везде, повсюду, каждый миг. Во всем. Вот в этом парне на платформе, в покосившемся станционном домике, в крепком словце, в песне, в телеге и кляче… Ну, а что не та?
Трудная тема, большая, спорная. Куда уж браться за нее — да еще из окна вагона!.. Но этот мягкий, голубой вагон, покачиваясь, располагает к размышлениям… О чем?.. Все о том же, конечно… Мысли о России… Образы России… Больше вопросы, нащупывания… Поменьше выводов: не они ли нас уже «вывели» раз на край света, завели в тупики изгнанничества, безысходности, паралича?..
Итак, о новых людях в России. Народилась ли здесь новая порода людей? Новая порода, способная стать ферментом нового общества, создать новые социальные связи?
Конечно, меньше всего такой вопрос разрешается случайными личными впечатлениями, мимолетными наблюдениями улицы: «уши и глаза — плохие свидетели», — учил еще темный Гераклит. Но отсюда однако же отнюдь не вытекает, что не следует слушать и смотреть.
Уже по населению московских автомобилей видишь всю разительность перемены правящего слоя. Я ожидал, что за семь лет верхушка революции внешне преобразится не менее, чем внутренно. Сознаюсь, что ошибся в ожидании: стиль советских автомобилей, в общем, тот же, что в 18 году.
За эти годы произошел, скорее, обратный процесс по части костюма и, вообще, внешнего облика. Не новые люди обзавелись обычной европеизированной осанкой, а, напротив, старая наша интеллигенция ее утеряла. «Кэпка» стала положительно вездесущей. Служилое сословие смешалось, «увязалось» с рабочим классом. Вот на моторе член правления Госбанка, проф. А. А. Мануилов, бывший ректор московского университета. Постарел, поседел, но с непривычки обращает особое внимание костюм: коричневая рубашка и неизменная кэпка. Вот проф. С. А. Котляревский, тоже на автомобиле, с группою кавказских людей (он юрисконсульт какого-то кавказского представительства): в грубой холщовой рубахе и вовсе без шапки. Сначала немножко странно бывало встречать старых своих знакомых в новом, «орабоченном» наряде. Но, конечно, скоро привык. Диктатура кэпки настолько универсальна, что даже самого скоро как-то потянуло ей подчиниться.