И, наконец, то же самое повторяют и энэсы[102] устами Чайковского: «Исходя из глубокого убеждения, что большевики не способны к эволюции в сторону народоправства и демократической государственности… трудовая н.с. партия находит, что первой общей для всех поборников демократической республиканской России задачей является борьба за скорейшее сокрушение большевизма и крушение советской власти».
Таковы преобладающие настроения. Разберемся в них.
II
Весь вопрос, разумеется, в том, какой смысл вкладывается в понятие «эволюция большевистской власти». Скептическое отношение к подобной эволюции будет вполне оправданным, если мы захотим в ней видеть отказ большевиков от своей собственной программы.
Не подлежит, в самом деле, ни малейшему сомнению, что вожди русского коммунизма, начиная с Ленина, не могут перестать и не перестанут быть принципиальными коммунистами.
Равным образом есть много оснований полагать, что советская власть неспособна превратиться в режим формального народоправства со всеми его чертами и свойствами.
Но свидетельствуют ли эти два обстоятельства о том, что политика Москвы обречена остаться без всяких изменений в своем конкретном курсе?
Значит ли это, что большевизм чужд всякой «эволюции»?
Анализ современных настроений в правительственных верхах Советской России позволяет различать две тенденции партийной коммунистической мысли.
Первая тенденция (многие связывают ее с Бухариным) отстаивает целиком тактические позиции 19 года — «ставка на немедленную мировую революцию», «никаких компромиссов с мировой буржуазией», «безоговорочное проведение хозяйственного коммунизма», чего бы это ни стоило, и т. д.
К этой доктринерской, фантастической тенденции утверждение об «эволюции» неприменимо ни в какой мере и ни с какой стороны.
Победи она в Совнаркоме, — страна покатилась бы с усиленной скоростью к обнищанию и разорению, недовольство и отчаяние населения продолжали бы возрастать, а непримиримость к советской власти наших небольшевистских групп обрела бы гранитную, непоколебимую основу.
Но, к счастью, не эта тенденция вдохновляет ныне политику московского правительства.
Признанным вождем и непререкаемым, несравненным авторитетом остается по-прежнему Ленин, воистину, сочетающий в себе оба свойства, определяющие, по Гегелю, подлинного «героя истории»: исключительную широту кругозора, охватывающего «очередную ступень мировой истории», и конкретную трезвость реального политика, разгадавшего «лукавство исторического Разума» и умеющего прекрасно его учитывать.
Ленин — «фантаст» и практик одновременно. Подобно примерному «государю» Маккиавелли, он совмещает в себе «качества льва и лисицы». В этом его сила и в этом успех большевизма, «цепкость» советской власти, непостижимая для поверхностного взгляда, для всех неожиданная и столь многих смущающая.