Ступеньки были пологие, но их оказалось страшно много. Я вспомнил капитана Хобермана: каково бы ему, бедняге, пришлось?
Она занимала одну из угловых квартир, из одной комнаты и с единственным окном, из которого открывался вид на вентиляционную шахту и глухую стену высокого здания напротив, на Двадцать шестой. Сперва она включила голую лампочку, висевшую под потолком, затем латунную под зеленым абажуром, студенческого вида, стоявшую на письменном столике с единственным выдвижным ящиком, и погасила верхний свет. А потом зажгла три свечи на сундучке, похожем на солдатский, в дальнем конце комнаты и погасила настольную. Неверное пламя свечей озарило маленький домашний алтарь. Там были фотографии в рамках и без. Икона Мадонны с Младенцем, другая икона, изображающая какого-то святого с бородой и запавшими глазами, а также целая коллекция разных мелких предметов, в том числе и кристалл кварца — возможно, из магазина внизу.
В остальном квартира была вполне безликой. Вся библиотека поместилась в двух пластиковых ящиках из-под молока; а вязаный тряпичный коврик, замызганный и вытертый, покрывал примерно половину облезлого паркета. Кровать и туалетный столик, похоже, достались ей вместе с квартирой или же были куплены в лавке старьевщика. Стены — абсолютно голые, если не считать висевшего на гвоздике календаря «Птицы мира» и прилепленной скотчем карты Восточной Европы, вырванной из «Нэшнл джиографик». В сумрачном свете детали было различить невозможно, но я все же заметил на ней небольшой кусочек, обведенный жирным красным фломастером.
— А это, должно быть, Анатрурия? — спросил я.
Она подошла поближе.
— Моя родина, — ответила она, и в хрипловатом голосе звучала ирония. — Центр вселенной.
— Ты ошибаешься, — возразил я. — Центр вселенной здесь.
— В Нью-Йорке?
— Нет. В этой комнате.
— О, ты так романтичен…
— А ты — такая красавица.
— О Бирнаард…
И тут, с вашего позволения, я, будучи человеком старомодным, опускаю занавес. Мы обнялись, и разделись, и улеглись на кровать — детали можете представить сами. Ничего такого, что бы не показывали по ящику на ночном канале — если вы, конечно, подключены к кабельному телевидению и ложитесь поздно, — мы, смею вас заверить, не проделывали.
— Бирнаард? Знаешь, иногда после любви мне хочется подымить.
— Охотно верю, — откликнулся я. — О, ты имеешь в виду сигарету?
— Да. Не возражаешь?
— Нет, конечно нет.
— Сигареты там, в тумбочке… Тебя не затруднит?
Я протянул ей наполовину пустую пачку «Кэмела» — укороченные, без фильтра. Она сунула сигаретку в рот и позволила мне, чиркнув спичкой, поднести ей огонь. Втянула дым, как утопающий втягивает воздух, затем сложила губы колечком и выпустила его, как это делала Лорин Бэколл, когда обучала Богарта свистеть.