— Всегда успеется…
Одни конвоиры передавали арестованного другим — теперь его ведут латыши. Эти шутить не любят. И не будут. По лицам видно: окаменевшие, неумолимые лица. Они сейчас видят в нем лишь заклятого классового врага, врага революции и народа.
Все. Дальше — тупик.
Железнодорожный тупик. И старый заброшенный вагой, трехосный. В полуразбитых окнах, там, где уцелела часть стекла, пламенеет оранжевое отражение светила.
Завели в пустой вагой, оставили сидеть на скамье. Как на скамье подсудимых. Но будет ли суд? Или — без суда и следствия?..
Сами все вышли. Слышно, как спорят по-латышски, ему ни слова не понять. И вдруг голос по-русски:
— Здесь и расстреляем.
В вагон вернулись двое, и тот же голос — опять по-русски:
— Вставай! Выходи!
Вот и все. Хватило бы сил держаться достойно, не перечеркнуть честно прожитые годы последними минутами неуправляемой слабости.
Обидно! Обидно умирать так рано, успев так мало. И главное, быть убитым своими же, погибнуть от своей руки! И никто ведь никогда не расскажет этим подло обманутым бойцам, кого они расстреляли у одинокого вагона в дальнем заброшенном тунике. Самому, что ли, сказать? Не поверят, сочтут за хитрость, за трусость.
Тупик. Дальше — пути нет. Нет пути, из тупика.
Знакомый металлический звук затворов… Ну, чего тянут?! Скорей бы уж!..
Вот снова заспорили по-латышски. И затем — по-русски — обратились:
— Знаешь, за что тебя?
— Знаю! За то, что большевик, — ответил со злостью, с нескрываемым вызовом. Пускай думают, что хотят, терять ему все равно нечего.
Ну что за народ латыши! Как медленно до них доходит! Глядят на него изумленно. И — ни слова. Да уж стреляйте, черт бы вас побрал! Не томите…
— Так… так ведь и мы тоже… большевики.
— А если вы тоже большевики, так знайте же…
И рассказывает все, что знает сам. Все, без утайки. Со всеми подробностями. Они сперва не верят, задают вопросы. Тухачевский отвечает на все их вопросы. Они слушают. И снова спорят мене собой по-латышски. Наконец:
— Вы свободны, товарищ комоидарм! Разрешите нам идти?
Нет слов ответить, нет дыхания.
Они тихо уходят. Кроме одного. Зачем этот один остался?
— Разрешите, я провожу вас, товарищ командарм? Куда прикажете…
Кто сказал, что нет пути из тупика?