Вернувшись домой в приподнятом настроении, юноша прошел на мужскую половину. У отца болела спина, и он был мрачен. Молча выслушав сына, Амритодана пригладил усы и отправил в рот свернутый лист бетеля.
— Тебе придется несладко, сынок, — сказал он. — Ты будешь лазутчиком во вражеском лагере.
Юноша ухмыльнулся:
— Ты же знаешь, я побеждал в игре «слоны и охотники».
Начальник слоновника добавил в рот щепотку порошка арековой пальмы и сплюнул на серебряное блюдо ставшую красной слюну.
— Говорят, любовь к родине проникает плоть, жилы и кости, — задумчиво проговорил он. — Обещай мне только одно, Девадатта: если в воздухе запахнет битвой и Бенаресу будет угрожать враг, ты вернешься.
— Я вернусь, отец, — сказал Девадатта. И прибавил: — Клянусь быком-громовержцем.
1
Джетавана была подарена общине Сиддхарты богатым ювелиром Судаттой из города Шравасти. В Кошале рассказывали, будто ювелир, выкупая рощу у царевича Джеты, отдал по золотой монете за каждое дерево. В Джетаване были ручьи, где водились рыбы и черепахи, пруды, окруженные черной акацией, дорожки, посыпанные белым песком, высокие бетелевые пальмы, манговые деревья, увитые жасмином, кустарник марувака и лианы, зеленые, как оперение молодых попугаев. Сюда забредали лани, пятнистые олени и длиннохвостые голубые антилопы.
Достигнув священной рощи, Девадатта отдал слуге деньги, браслеты, серьги и перевязь с мечом, оставив себе только несколько монет. Придерживая поводья второго коня, слуга ускакал, и юноша остался один. Девадатте было не по себе. По дороге в Кошалу они остановились в Сарнатхе. Там он увидел странного отшельника, здоровенного парня, похожего на кузнеца, с глуповатым сонным лицом. Вокруг парня толпились любопытные, а он раз за разом протыкал себе шею толстой железной иглой. «Как тебе это удается?» — воскликнул Девадатта. «Не знаю, — пожал плечами парень. — Я могу проколоть себе язык, шею и грудь, но почему — не знаю». В окрестностях Айодхьи Девадатту неприятно поразили четверо шраманов. Совершенно голые, с искаженными лицами, перемазанные пеплом и сажей, они стояли у погребальных кострищ в причудливых позах, словно во время танца их поразила молния Индры. «Свага!» — изредка вскрикивал старший из них, меднобородый человеке трезубцем в одной руке и черепной костью в другой. «Свага! Свага!» — хриплыми голосами подхватывали другие. «А что, если Сиддхарта тоже заставляет своих учеников стоять голыми под палящим солнцем?» — подумал юноша, и у него неприятно заныло в груди.
Впереди на дорожке показался молодой отшельник, судя по длинной косице — из касты воинов, и Девадатта с облегчением отметил, что бедра шрамана обернуты дхоти, а его лицо не выглядит изможденным. Значит, Сиддхарта не требует, как Джина-Махавира, чтобы его ученики ходили нагими или терпели полуденный зной. Без удивления выслушав Девадатту, молодой отшельник провел его в дальний уголок рощи, где в тени манговых деревьев стояла одинокая хижина. Внутри хижины был полумрак, курились благовония, пол устилала циновка из редкого узорчатого бамбука. Сиддхарта, загадочный как раджа, сидел на циновке, и от кончиков его пальцев исходило голубоватое сияние. Когда Сиддхарта соединил руки в приветственном жесте, сияние усилилось.