- Это старый еврейский анекдот, Ханна мне рассказала: в советской еврейской семье обсуждают, стоит ли обрезать младенца. Вдруг старая Сарра включилась: "Конечно, стоит. Во-первых, это красиво!"
Хайнц начал хохотать, всё ещё удивляясь её раскованности.
- Может, и мне обрезаться?
- Даже и не думай! Нам же будет больно, - и она опять поцеловала его в пах.
- Какая ты бесстыжая, Лора! Какая ты прелесть!
- Ты тоже прелесть! Тебе можно рассказывать старые анекдоты. И мы обязательно сходим к Ханне. Она старая и уродливая, но это видишь только первые пять минут. Обязательно!
В воскресенье, в обед, Хайнц не выдержал:
- Я сейчас умру. Я хочу есть! Я хочу мяса! Я отказываюсь от этой гадости, - он театрально указал на горку коричневой холодной картошки, - и клянусь, что к греческим оливкам не притронусь больше никогда в жизни. Едем обедать!
- Пе-ре-мен требуют наши сердца! - спела Лора по-русски и "перевела": - Тут внизу, совсем рядом есть "Блок Хауз".
На работе он старался не подходить к ней и не встречаться глазами. Было трудно, проходя мимо комнаты графистов, видеть сквозь стекло её волосы и не заходить. Даже труднее, чем в первые дни. А ловить на ней взгляды Джино - просто невыносимо. Наглое превосходство, возникшее в кафетерии в ту пятницу, разделившую его жизнь на "до и после", прошло. Оно прошло навсегда и не возвращалось даже тенью всю его дальнейшую жизнь.
Хайнц чувствовал себя охотником. Охотником, живущим в диком, первобытном лесу. Он был мужественным и ловким, достойным экземпляром сильной половины человечества. Но он не был единственным обитателем влажных джунглей. Там жили ещё другие охотники и жил Страх. И, даже не видя его, охотник чувствовал неподалёку хряскающую поступь, ломавшую траву, хрупкую и напитанную соком жирной, богатой земли. Его запах щекотал ноздри. Запах Страха.
Страха потерять Её.
Он должен был выходить в лес: иначе невозможно. Но возвращаться надо было очень осторожно, чтобы не выдать вход в свою пещеру, где Она ждала его. О, как бы он хотел, чтобы его женщина никогда не покидала сложенный им очаг! Он не хотел её ничего лишать, отбирать какие-то права. Он просто хотел защитить и оградить её, хрупкую и тонкую. Охотиться было не её делом. Там было слишком опасно. И там жил Страх. Охотник чувствовал его смрадный запах.
Уходя, он хотел быть уверен, что с нею ничего не случится, она будет ждать, когда он, усталый, выпачканный в свою и чужую кровь, вернётся обратно.
- Только жди меня, меня одного, продли меня! Я всё тебе отдам. Я отдам тебе себя. Это много, поверь!