Степа посматривал на огромные кулаки Прохора и завидовал несокрушимой силе и таланту, скрытым в Прохоровых руках. На рейде стоял транспорт «Манджур», готовый принять на борт солдат, среди которых один человек показался будущему мореходу достойным образцом для подражания.
Отдана была команда построиться. Отряд линейцев стал в одну шеренгу. Комаров обошел строй, проверив каждого солдата: не забыто ли что в дорогу. Дойдя до Василия, прапорщик задержался дольше, чем возле других: Дерябин не взял топор, хотя Прохор настаивал. Василий утверждал, что его берут как солдата. Комаров же знал, что он зачислен как плотник, и потребовал, чтобы топор был.
Поставив на землю берестяной туесок, Дерябин нехотя поплелся в казарму.
Комаров нахмурился, но замечания не сделал. Поглядев на дерябинский туесок, спросил Прохора:
— Ягодкой запаслись?
— Так точно. Жимолость. Дерябин в зиму скорбутом болел. Десны пухнут. Вот ягодкой пользуется ноне.
Комаров призадумался. Многие в Николаевском посту страдали цингой, жизнь здесь не балует ни солдат, ни офицеров, служба тяжела и порой вовсе несносна. И вот что дивно: никто не хнычет, не жалобится.
Вернулся с топором Дерябин. Еще раз оглядел построившихся солдат Комаров. Последняя команда — и отряд стал грузиться на борт «Манджура».
Транспорт направился к выходу из лимана. Прохор привалился к фальшборту, смотрел на удаляющийся берег. У самой воды, на камне, стоял Степа и долго махал прощально белой матросской бескозыркой. Калитаев ответно помахивал рукой. Внезапно навалился густой туман и закрыл все вокруг. Но долго еще не сходил со своего места Калитаев, надеясь, что туман поредеет и снова откроется берег с одиноким мальчонкой на большом голом камне.
Свинцовые моросящие клубы тумана плотно смыкались с такой же свинцовой водой. Кругозор сузился до предела. Было похоже, что от морского раздолья и шири не осталось сейчас ничего, кроме небольшого водного пространства, в котором находился «Манджур». Постепенно туман уплотнился настолько, что уже с кормы едва был различим нос корабля. Беспрестанно звонил судовой колокол.
На другой день задул напористый штормовой ветер, разогнал туман, но зато развел большую волну. «Манджур» медленно вползал на крутые, зыбкие водяные горы и неудержимо проваливался в глубокие пропасти, откуда с трудом выкарабкивался, чтобы снова повторить томящее сердце падение.
Со стороны Сахалина мчались низкие, растрепанные по краям тучи, отяжеленные непролившимся дождем, спускались к воде, а море, вздыбленное тайфуном, само силилось подняться к тучам своими водяными курганами.