За долгий весенний день от бесконечного разнообразия все новых и новых картин уставали глаза, и только по ночам, у походных костров давал им Федос отдых. Но тогда настораживался слух: вокруг не утихала невидимая жизнь; раздавались рычанье, уханье, тоскливый вой, верещание. Звери и птицы напоминали пришельцам о себе. И притихшие, уставшие люди, сгрудясь у благодатного пламени, делились дневными впечатлениями, думали, гадали, прикидывали: какая она, жизнь, будет здесь, на краю света, где земле — конец, а дальше — одно лишь море-морюшко?..
На подъезде к Бакарасевке переселенческому обозу пришлось спешно свернуть с дороги на обочины: мужиков нагнал царский поезд — коляски, экипажи, пролетки, тарантасы, линейки. Это возвращался в Москву цесаревич со своей свитой из поездки в Японию и на русский Дальний Восток.
Конные казаки, сопровождавшие поезд, усердно расчищали путь высочайшей особе. Бородатый, краснорожий казак с намасленным чубом, негромко зло матерясь, чтобы не услышали важные путешественники, сгонял подводу Федоса с дороги. Лошадь упрямилась, упиралась.
— Я тебе покажу, как уросить, — яростно нахлестывая конягу нагайкой, приговаривал казак до тех пор, пока напуганная, издерганная лошадь не шарахнулась в сторону, опрокинув телегу. Не устояв на ногах, упала и лошаденка.
Свалившийся на землю Федос выбрался из-под узлов в ту самую минуту, когда мимо опрокинутой телеги промчалась, разбрызгивая застоявшуюся в колеях воду, коляска наследника. Федос увидел, как обычно равнодушные глаза щуплого рыжеватого человечка вдруг сделались веселыми, наверное от созерцания забавного зрелища: в болотной жиже беспомощно барахтается заморенная лошадь с перевернутой арбой рядом, а вокруг нищенские узлы, над которыми растерянно суетятся двое — мужик и мальчонка.
Федосов отец с трудом выпряг коня. Тот стоял, тяжело поводя мокрыми боками, пугливо скашивая на дорогу глаз. Потом осторожно потянулся к бледной весенней травке. Федос с жалостью разглядывал своего будущего кормильца, на спине которого лежала измочаленная, пропотевшая веревочная сбруя с медными толстыми кольцами, истершими лошадиную шерсть до самой кожи. Зеленая медная окись несмываемо окрасила плешины в тусклый травяной цвет.
Прогрохотала по дороге последняя пролетка царского поезда, и следом за ней заковыляли тощие, притомившиеся лошаденки переселенческого обоза. Впереди него оказалась арба Игната Лободы. Он по-прежнему был неразговорчив и только иногда сердито сплевывал, недовольно поглядывая из-под насупленных бровей в ту сторону, куда удалялась последняя повозка из числа свиты цесаревича. «Навязался на мою голову, будь ты неладен», — ворчал отец, и Федос так и не мог понять, кого имеет отец в виду — царевича, бородатого казака или своего заезженного коня.