Его собеседник притих ненадолго.
— Лука или Матфей?
— Матфей. У Луки в проповеди содержатся обвинения, а это не совсем согласуется с нашими чувствами. А спеть, наверное, можно было бы гимны «Весь мир ждет любви» и «Да поднимутся долины». Но тут, я думаю, стоило бы посоветоваться также с маэстро Беннетом и хормейстером.
Приходский священник опять помолчал и потом с облегчением, поскольку избавился от сомнений, согласился:
— Да, думаю, ты прав. Только вот еще о чем хотел бы попросить тебя. И, наверное, выражу тем самым общее мнение.
— Слушаю.
— Я хотел бы, чтобы именно ты прочитал проповедь во время этой мессы.
Отца Маккина глубоко тронула эта просьба. Преподобный Смит — человек тонкой души, ранимый, легковозбудимый. У него нередко дрожал голос, если приходилось касаться глубоко волновавших его тем.
— Хорошо, Пол.
— Тогда до встречи.
— Выезжаю через несколько минут.
Он положил телефон на столик и подошел к окну. Постоял, заложив руки в карманы и устремив взгляд на привычную панораму, но не видя ее. Знакомые контуры деревьев, краски, океан, ветер казались в этот день какими-то сторонними наблюдателями чуждого им мира, непонятными и непонимающими.
Репортаж, который он только что видел по телевизору, так и стоял перед глазами, затмевая эту реальную картину. Он вспомнил страшное время после 11 сентября, того дня, который раз и навсегда изменил и время, и мир.
Он подумал о множестве преступлений, совершенных во имя Бога, к которым Бог не имел никакого отношения. О каком бы Боге ни шла речь.
И Майкл Маккин, как человек, а не священник, невольно задумался над одним вопросом.
Некоторое время тому назад папа Иоанн Павел II принес миру извинения за недостойные деяния католической церкви, совершенные примерно четырьмя столетиями ранее, во времена инквизиции.
Спустя еще четыреста лет за что будущий папа станет приносить извинения — за то, что делается сейчас? За что будут просить прощения все люди, которые проповедовали в мире веру?
Вера — это дар, как любовь, и дружба, и уважение. Ее не может порождать разум. Он способен лишь поддерживать ее иногда. Вера — это другой путь, параллельный, и никому не дано заранее знать, куда он ведет. Но если вера заставляет терять разум, то вместе с ним утрачиваются любовь, дружба, уважение, доброта.
А значит, и надежда.
С тех пор как появилась «Радость», его, Маккина, окружают ребята, которым надежда была изначально незнакома или они утратили ее за время своего короткого и несчастливого жизненного пути. Вместо нее они обрели ужасную уверенность в том, что жизнь — это лишь переулки, уловки, полумрак, неосуществимые желания, побои, отвергнутые чувства, что все прекрасное в ней предназначено кому угодно, только не им, что, идя против жизни и против самих себя, они ничего не теряют, потому что существуют как бы вне жизни — в пустоте.